Федул скинул пальто и шапку и остался в одной майке неопределенного цвета поверх вылинявших спортивных штанов "Адидас".
- Полушинель,- с гордостью отрекомендовал он свое пальто.- Мы все вышли из полушинели.
Голос у Федула по тембру напоминал голос таксидермиста. Я пригляделся, Федул был очень похож на Вову Сергеича. Федул, заметив мой интерес, усмехнулся:
- Братья мы с Вовчиком. Я старший. Иногда по старой памяти помогу ему чем. Я ведь тоже таксидермистом был, четверть века!
- А двадцать лет в театральной критике? Сколько тебе?
- Скоро шестьдесят пять,- с гордостью произнес Федул.
- Ты ж говорил, полтинник?
- Это для прессы.
Абсолютная свобода бомжа...
- Абсолютная свобода бомжа,- ни с того ни с сего стал рассуждать Федул,зиждется на его высоконравственных жизненных принципах и питается высоким моральным духом.
- Понятно! - сказал я.
- Брось, ни фига тебе не понятно. Жена есть?
- Нет.
- Ну вот, а говоришь, что тебе понятно все. Все понятно бывает только с женой. Я вот для большей ясности ее оставил одну. Ей это в самую кассу. Жены рады спровадить нас хоть в Зимбабве. Ладно, ты иди делай чего надо, а я тут вздремну пару часиков.
Он бросил в угол пальто, кряхтя, устроился на нем и тут же уснул.
Часа два я перекладывал с места на место железо, пока не устал с непривычки и весь не перепачкался в грязи и ржавчине. Отряхнув штаны и рубашку, я вернулся в комнату таксидермиста и лег отдохнуть на диван. Федул, похоже, так и не просыпался. Не мешало бы и мне вздремнуть.
Я с завистью прислушался к его сопению. Удивительно, как это я давеча закемарил на часок? Вот уже несколько дней я не могу уснуть. Видимо, бессонница приходит не оттого, что нет сна, а оттого, что жизнь проходит как во сне. Я страшно вымотался, во мне накопилось столько усталости, что ею можно было усыпить целое сказочное королевство! У меня приступы бессонницы случались и прежде. Через неделю без сна у меня обычно начинались глюки, и мне порой казалось, что я раздвоился и наблюдаю за собой со стороны...
Я никак не мог уснуть и лежал с открытыми глазами. Но, когда на минуту закрыл глаза и тут же открыл их, Федула в комнате не было. Не было и запаха, ему свойственного, совершенно дикого запаха воли. Меня это почему-то успокоило. Я, как в болото, проваливался словами в небытие сна: так... трубы сюда... уголки сюда... доски сю...
Вечер начался с пробуждения...
Вечер начался с пробуждения.
Была все та же удушливая тишина, но послышался новый звук.
Вошла Элоиза - мне теперь кажется, что я уже знал ее имя до того, как она представилась мне. Она вошла и воскликнула:
- А вот и Элоиза, котик! Ой, вы кто?!
- Скорей всего котик. Кипятку не желаете, Элизабет?
- У Вовчика тут, как в гражданскую, кипятком потчуют. Вообще-то я Элоиза.
- А я...- мой взгляд упал на рысь,- я Оцелот.
- Я знаю Оцелота,- сказала Элоиза,- это вождь сименонов. Читала.
Литература неисчерпаема.
- Вы, видимо, историк? - предположил я, разумея ее начитанность.
- Хранитель. Я подписываю коробочки и составляю реестры.
- Благородное занятие. И очень нужное,- искренне похвалил я.
Элоиза вспыхнула.
- Вам ли здесь судить о нас! - Она брезгливо окинула взглядом помещение и ткнула пальцем в потолок.
Я поднял глаза. На низком потолке, почерневшем от времени и мрачных размышлений живодера, были прилеплены порнографические снимки.
Элоиза громко расхохоталась. В ее смехе было волнение. Волнение, рожденное чувственностью.
- Вы новенький? - спросила она, мгновенно став строгой.- Салтыков велел привести вас к нему на инструктаж. Пойдемте тут, так короче.
Мы прошли по коридору к двери, через которую вошел Верлибр, и оказались на крутой лестнице, которая, кружась, поднималась на несколько этажей. Мы взошли на второй. За дверью был коридор с опечатанными помещениями по обе стороны. Элоиза открыла единственную двустворчатую дверь.
Помещение было светлое и просторное. Огромные окна, хоть и завешенные плотными портьерами, пропускали света столько, что экспонаты на полках и стеллажах казались золотыми.
- Как у вас здесь красиво! - вырвалось у меня.
- Напоминает зоопарк, только менее зверский,- сказала Элоиза.
Я с любопытством взглянул на хранителя коробочек и заполнителя реестров. В золотом свете, льющемся из окон, ее несколько резкие для женщины черты лица смягчились, и вся она как бы округлилась и осветилась изнутри.
Элоиза, а вы не боитесь меня...
- Элоиза, а вы не боитесь меня? Все-таки я человек с улицы, мало ли что.
- Все мы с улицы. Образованного человека с улицы сразу видно. А мы с вами, похоже, с одной. Вы с Продольной?
- С Поперечной.
- Куда же Салтыков делся? Обождем.- Элоиза повела носом.- Вот здесь по коридору налево душ. Там мыло слева в шкафчике. Хозяйственное, не перепутайте с дегтярным. Смотрите, через час закрываемся. Вы испачкались вот тут и тут. Что же вы не переоделись?
- Не во что. Мне только рукавицы выдали.
- Жмот этот Салтык. Есть же спецовка! Ладно, вы пока помойтесь, я вам почищу ваши штаны и подберу что-нибудь для работы, хоть это и не положено. Тут всякого ненужного барахла навалом.
- Так это же экспонаты! - воскликнул я.
- Да какие там экспонаты? Списано все еще до войны. Идите, пока не передумала! Вот вам вместо полотенца.- Она протянула мне половину старого халата, пахнущего нафталином уже лет сто.
В душевой пришлось выпрямить стояк и прочистить дырочки в душе, так как под пятью рвущимися струйками, брызжущими в стену, помыться было непросто.
- Я там починил душ, ваши сантехники - бездельники,- отчитался я перед хранителем.
- Вот вам для работы спецовка, а штаны я вам почистила, вы где-то умудрились еще вляпаться и в мазут.
В этот момент и вошел Верлибр.
- Это вы? - сказал он, подозрительно оглядывая меня.- Вы что, мылись? Федул заходил?
Я помялся, не зная, на что сперва ответить.
- Он заходил, а я мылся,- сказал я.
- Салтычиха его терпеть не может,- сказала Элоиза.