- Шувалова в музее одна, это я.
- Ничего, если я вас буду продолжать звать Элоизой?
- Ничего, Оцелот.
Я не стал возражать против Оцелота. В мужчине должно быть что-то от дикого зверя, не запах, так хоть имя. Если он, конечно, не администратор.
- Это уникальная вазочка.- Элоиза любовалась ею.- Другой такой даже в Китае нет.
- И как он без нее?
- Вы, как я погляжу, не меньшая язва, чем я? - Элоиза поставила вазочку на тумбочку, где лежали отобранные вазы и статуэтки для выставки.
Я хотел ей сказать, что мы с нею два уникальнейших явления не только в Китае и России, а вообще во всем мире, но тут пожаловал Козьма Иванович.
- Как вам новенький? - обратился он к Элоизе, игнорируя меня взглядом.
Та снисходительно улыбнулась в ответ. Кому она предназначалась, ее снисходительность? Мне показалось, мужчинам вообще.
Я поменял стремянки местами. Скоробогатов с интересом следил за моими манипуляциями. Я потряс стремянку для проверки устойчивости, вздохнул и стал завинчивать ослабленные винты.
- Вы к нам кем поступили? - поинтересовался Козьма Иванович.
- Разнорабочим,- сказал я.
- Вот и таскайте, разнорабочий! Шувалова, покажите ему, что надо делать. И побыстрей! Сколько можно возиться с этим фарфором?
Скоробогатов вышел.
- Сволочь! - бросила Элоиза.
"Тебе виднее",- подумал я.
- Может, вы еще одну штучку найдете? Начальник сунул куда-то.
- Для маленькой девочки я обязательно найду маленькую штучку.
- Она большая,- вздохнула Элоиза.- Фарфоровая ваза, простенькая, но уникальная. Бисквит, стояла всю жизнь вот там, как урна. Начальник, может, забрал. Зачем? Второй день ищу.
- Ну и спросите у него. Может, он знает.
- Шутите? Он же администратор! Ему не до конкретных мелочей, где они лежат и как называются. Его мечта - работать в мэрии, вот там фонды! А тут...
- Ну и не ищите тогда.
- Останусь без квартальной премии, хоть и нищенской. В лучшем случае.
- Ну и что? Останетесь. Я вам компенсирую, сколько?
- Ладно, тоже мне, князь, компенсирует. И что вы заладили: ну да ну? Давайте трудиться, как призывал Антон Павлович.
Я спросил у Элоизы, где кабинет Скоробогатова, и пошел к нему. Главного хранителя не было на месте. Я осмотрел кабинет. Вазу, совсем невзрачную, но насквозь старинную, я увидел под столом. Урна и есть урна. Интуиция не подвела меня.
- Что вам угодно? - спросил Скоробогатов.- Кто вам разрешил без спросу зайти сюда? Что вы ищете?
- Вот ее.- Я указал на вазу.- Она тут не по назначению.
- Выйдите вон! - Скоробогатов набрал номер Верлибра.- Павел Петрович! Безобразие!..
Я вышел. Элоиза, узнав о том, что ваза под столом у начальника, рассвирепела. Допек он, видно, ее! Она ворвалась к нему в кабинет, вытащила из-под стола вазу, опрокинула из нее весь мусор Скоробогатову на стол и стала трясти ею в воздухе. Я наблюдал за происходящим из дверей. Скоробогатов недоуменно взирал на свою подчиненную. Ее лицо покрылось красными пятнами.
- Пардон! Здравствуйте! - Верлибр протянул мне руку и прошел в кабинет главного хранителя.- Что тут происходит, Козьма Иванович? Элоиза, что с вами?
Скоробогатов в недоумении развел руками.
- Ваза! Ваза, Павел Петрович, китайская, сто семьдесят пять дробь двести два, для выставки, у него под столом с мусором! Вот! - Элоиза протянула вазу Верлибру.
Козьма Иванович покрутил пальцем у виска.
- Павел Петрович! Мне это кажется странным...
- Элоиза, оставьте нас, будьте добры,- попросил Верлибр.
В голосе его прозвучали властные нотки. Значит, первое впечатление не обмануло меня.
Через десять минут заглянул Верлибр, покровительственно кивнул нам породистой головой и вышел.
- Хорошо! - Элоиза потерла ладони.- Поставил администратора на место! Ну и тип! Ему, и правда, только в мэрию!
За неделю я освободил от экспонатов...
За неделю я освободил от экспонатов две большие комнаты, перетаскал их в хранилище, разобрал стеллажи, спустил их в подвал для починки и замены отдельных деталей. Скоробогатов за неделю не появился ни разу. Зато Салтыков приходил каждый день и, прогуливаясь, как кот, вдоль опустевших стен, довольно урчал в предвкушении больших строительных работ. Смету составляют сметливые.
Вот чего я от себя никак не ожидал, так это дружеских отношений с женщиной. Я-то думал, что мои университеты давным-давно закончены и все уроки учтены, а значит, прочно забыты. Нет, жизнь вынесла меня еще на одну женщину! Женщины, как валуны в горной реке, на какую-нибудь да наскочишь.
С Элоизой мы подружились. Это мне нравилось. Мне нравилось, что мы не позволили себе ни одной вольности, какие иногда проскальзывают сами собой в словах, жестах, поступках людей, связанных только одной работой. Но это же меня и настораживало! Мне раньше было не до сантиментов, хотя я ни разу и не был в подчинении у женщины. Видимо, раньше я этого просто не вынес бы. Неужели изменился я? Нет, скорее всего такая женщина попалась.
Легкое ворчание Элоизы по любому поводу я почему-то воспринимал по пословице милые бранятся - только тешатся. Тем более ее ворчание всегда завершалось улыбкой или смехом, отнюдь не язвительным. Я же молчком и покорно исполнял любую ее прихоть. Мне было это приятно делать.
В среду она предложила мне пирожки, и я не отказался. Когда мы переходили с первого пирожка на второй, мы заодно перешли и на "ты". На следующий день я принес пива с копченой мойвой и закрепил наш союз.
После работы Элоиза сказала:
- У меня завтра день рождения. Прошу ко мне в семь часов. Обязательно приходи. Будут только наши. У тебя других планов нет?
- Никаких. Благодарю, непременно буду.
В обед Верлибр отпустил Элоизу домой, а мы все собрались в его кабинете. Разложили на столе лист ватмана, достали фломастеры, написали вверху "Поздравляем!", а внизу свои пожелания. Верлибр написал милые стишки, в которых Элоизу сравнил с тонкой и хрупкой вазой.
Я написал: "Желаю счастья!" и нарисовал сердце, пронзенное стрелой.