— Мы тут посовещались… Ты должен отказаться.
При этом пряников не предлагалось. Должен — и всё. Потому что в условиях бойкота, дескать, все равно работать не смогу.
Но у меня идеи, господа. Так сказать, vision.
Нет. Охваченный бредом реформаторства, уступать общественности я не собирался. Было оказано давление через начальника нашей единицы. Шеф мой, уже бывший, расставаться со мной и сам не хотел, но, в конце концов, решил, что так будет лучше для пользы дела. Кандидат наук, он был на досуге страстный геймер в области настольных баталий. В руководящем его отсеке к мутному стеклу разделительной ширмы был приклеен им собственноручно изготовленный коллаж, на котором своим вырезанным ножницами фотолицом он наделил мудрого полковника-наставника, а моим — Рембо, который First Blood.
В накачанных руках у меня там, готового разить бескомпромиссно, был многоствольный пулемет.
Грядущую программу я решил назвать «Поверх барьеров». Второй сборник стихотворений Пастернака вышел весной 1917 года, в канун демократический революции. Эпоха, которая, я чувствовал, должна будет в России повториться, сама фигура Нобелевского лауреата — все это был неотразимый симбиоз. Over the Barriers! Руководство службы будет рукоплескать.
Но этого было мало. Прежде чем осуществить все это в звуке, я должен был изложить «мою концепцию культуры». Она у меня была. В отличие от Макклюэна, я считал, что не the media, не средство информации, a the present is the message.
Именно он, ведущий, суть сообщение и главный аргумент. Сим победиши…
Мне не терпелось им все это высказать. Но Поленов, который продолжал быть здесь третьим по власти человеком, по понедельникам не работал, и совещание назначили на вторник. За выходные я пришел к выводу, что концепция страдает излишним лиризмом. Перенес акцент с ведущего на «ведомое», которое будет обеспечивать энергию и резонанс «повер-хбарьерности». Не мог дождаться вторника.
Но Поленов не вышел.
Сообщая об этом, майор сочувственно поднял брови:
— Не пришел в себя, наверное, в понедельник. Тут они в воскресенье отмечали День рождения Советской армии…
Они?
Мне не нужно было объяснять, что имелась в виду группа ветеранов, как дорабатывающих вроде Пола Нигерийского, так и специально приходящих для общения пенсионеров. Периодически группа занимала круглый стол в дальнем левом углу кантины, которая, несмотря на название, все же была больше рестораном, чем столовой. Кроме Поленова, все были старики. Невероятно крепкие — поскольку своевременно сдались одному врагу, потом другому, и жизнь прожили на курорте, чем, говоря объективно, Мюнхен и является. Пили так, будто все это происходило не в свободном мире. Водка разливалась под столом и сразу запивалась легальным пивом. Ерша давали не только русские. «Националы» тоже — примыкавшие к титульному ядру обычно как-то сбоку. Слегка завуалированное пьянство это американцами не возбранялось, тем более, что кантина была частным баварским предприятием, выигравшим «тендер» на обслуживание антикоммунистов. И группа ветеранов, в конце концов, заслужила право на алкоголизм. На них смотрели с толерантной усмешкой. Как на уходящую натуру.
Но что там делал Поленов, которому всего лишь сорок с хвостиком?
История моих с ним пересечений состоит из двух неоконченных эпизодов. Когда я впервые появился здесь, приглашенный из Парижа, не помышляя и даже отрицая для себя возможность штатной работы (как фриланс и вольный стрелок), Поленов просто на меня набросился: «Наш брат-невозвращенец! После митинга поговорим?»
Ростом мы были примерно одинаковы, но Поленов был похож на бывшего штангиста и, в отличие от меня, выглядел, как говорится, представительно. А представлял он на своем ключевом посту Америку и Свободу. Именно так, с заглавной буквы, думал я тогда.
На митинге я увидел, что «банка с пауками» состоит из молчаливого большинства, гнущего головы, одиночных мятежников (вроде громогласно-гневного Кирилла Атусевича) и руководства — не только американского, голос не подающего, но и пребывающего с ними за общим столом Поленова, твидовый пиджак которого казался на размер меньше, чем надо бы.