Сомнительных медикаментов набралось на целый пакет, пластмассово защелкнув который Содомка-Йост процокала к выходу: с виду состоятельная мюнхенская бюргерша, которую не заподозришь в изъятии улик.
Пересекаться с полицией в мои планы не входило. Я нашел посылочную картонку, обклеенную американскими орланами, списал с нее адрес и поехал на работу, в персональный отдел.
Летиция, которую назвали и довольно долго звали русским именем Зоя, родилась в Париже года за три до войны (как моя старшая сестра в Союзе, которая теперь, когда открылись границы, собирается меня навестить).
Вторая мировая во Франции началась на год раньше; и самый важный период развития личности с точки зрения будущего был отмечен двумя событиями, которые Летиция считала взаимосвязанными, находя второе более ужасным, чем первое: внезапное и необъяснимое исчезновение матери (в парижской облаве с общеизвестным теперь последующим маршрутом: пересылочный концлагерь в Дранси, а затем депортация на восток, что есть синоним смерти, будь то Терезин или же Освенцим). Пытался ли Степан искать свою жену, об этом ничего не известно. С ним все было в порядке. Бывшего белогвардейца, диакона русско-православного прихода, успевшего натурализоваться во Франции, никто не тронул. Все жалели вдовца с двумя детьми, которые во времена бедствий и лишений становятся в подобных случаях еще более обузой, особенно имея опасную мать, пусть и пропавшую. Доброхоты прятали девочек в провинции. Передавали из рук в руки. Тогда прятались все. Это было в порядке вещей. Уходили в платяные шкафы. На чердаки. Накрывались дверцами подполов. Уходили даже под землю, вытесняя оттуда мертвых. Летиция знала о подземной жизни в Париже, которая называлась метро и давала о себе знать теплым ветром из решеток. Но о том, что подземные существа водятся и в провинции, не подозревала до одного момента, когда однажды из земли, на которой она стояла, будучи в бархатной юбочке, но лишенная исподнего (которое, возможно, сушилось, выстиранное), а скорей всего исчезло в перемещениях и перепрятываниях по отдаленным департаментам, выскочил палец. Она закричала не от страха, а от внезапной боли, заодно с которой мгновенно возникло осознание того, что происходит. Только что нормальная, двуногая, она оказалась стоящей на трех ногах. В следующий момент ее собственные ноги отнялись, как лишние, отпали, как в страшном сне (по-французски — le cochemard), и девочка Зоя повисла между небом и землей на огромном, грязном, волосатом, мускулистом, вертикально торчащем из земли предплечье — будто ожившей руке гиганта-пролетария с плакатов, которые видела потом в Советском Союзе. Она сидела, как на велосипеде — убрав ноги с педалей перед тем, как скатиться под гору. Только в неподвижности. Двигалась только боль. На которую ее насаживали, как перчаточную куклу перед каким-то жутким спектаклем. Но она была не кукла, а девочка. И она кричала. Потом вдруг увидела глаз. Огромный, будто раздувшийся от жадности. Одноглазое око самой земли. Вот именно! Циклоп!
Ноги вернулись, она соскочила — как курица с насеста.
Кровоточа, крича и плача, Зоя бежала без оглядки с места происшествия, столь же ужасного, сколь странного; бежала очень долго, и, превратившись на бегу в Летицию, продолжала безумный тот бег, можно сказать, всю жизнь — до того самого момента, когда решила последовать совету начать о себе книгу, в связи с чем столкнулась с трудностями и препятствиями, которых не могла предвидеть.
— Какая дефлорация……Не понимаешь, — подвела она итог. — У меня тогда вырвали сердце.
Американская родня, о которой я столько был наслышан, казалась мне мифом во спасение; и сейчас, в ресторане, меня не покидало чувство странности, охватившее при виде подсвеченной снизу, из напольного стекла, американской дамы в светлом брючном костюме и туфлях на высоких каблуках. Я сразу подумал — не из коллекции ли старшей сестры? Высоких каблуков Летиция панически боялась, но не могла отказать себе в приобретениях на случай.