Бля, оперативник… Бонд!
И ведь предстоит еще работать неразоблаченным не много не мало, а тринадцать лет! Вплоть до того самого момента, когда в свой энный раз он прилетел в Берлин, явился к заветной дырке и взмолился в восторге ужаса от предстоящего: «Мама! Роди меня обратно!..»
И Родина не отказала сыну. Вот, как сын описывает тот момент:
25 февраля [1986] я — хорошо одетый господин с сумкой, висящей через плечо и чемоданчиком в левой руке — вышел из небольшого отеля рядом с Фридрихштрассе. На первом же перекрестке купил букет гвоздик. Потом направился к подземному пограничному пункту. Я выглядел, как типичный западный немец, собирающийся навестить своих бедных родственников по ту сторону Берлинской стены. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я спустился в туннель и приблизился к тому месту, где восточногерманская пограничная охрана проверяла документы. В этом месте, однако, между двумя мирами, я вместе с другими респектабельно одетыми джентльменами перестал двигаться и остановился рядом с едва заметной дверью в стене. Я надавил на кнопку. Дверь открылась. Меня буквально втащили внутрь.
Чего не сказано в подписи под фото, сделанном на Майорке, так это то, что пятью ступеньками выше Поленова запечатлелся еще один пассажир баварского рейса на выходе. Дама, которая только что взялась за перила трапа и неуверенно, будто пробуя воду, опускает на шаткую ступеньку левую ногу. Как ГБ допустила публикацию этого образа, почему не отретушировал? Поскольку это ведь она… или мне кажется… Нет, нет! Она! Летиция! В брюках, в полупальто, застегнутом только на одну пуговицу. Большие темные очки — как и на нем: Джеймс Бонд, я говорю. Лица почти не видно, но, конечно, старше своего любовника, ей хронологически под сорок, а с виду совершенно столько же, как все это время, что я ее знал. Ну, абсолютно! Не моложе, но и не старше. Будто снимок, сделанный предприимчивым курортным фотографом, остановил не только тот вполне счастливый момент, но и закон его необратимости. Вот именно такой она была на каменном мосту, когда нанесла свой поцелуй.
— Месье! Месье! — окликнули меня на пути обратно. Я ударил коленом по дну коробки, прижал ее к себе и повернулся. Экс-травагант, оставив свою бутылку, нес к решетке своей клетки непочатую и говорил без акцента по-французски. — Позвольте мне выразить сочувствие. Нет-нет! Ничего не говорите. Поверьте, я знаю, каково это — остаться без матери. Возьмите, прошу вас. Да, «шато марго». Но год, скорей, посредственный. Берите-берите, все равно это вас не утешит.
Год был 1977-ой. Когда я выбрал свободу.
— Merci Ъеаисоир.
Я взял.
«Ноги! Ноги!» — вскричал я, себя не слыша, прямо из глубин ночного подсознания, чем разбудил свою чуткую жену. — «Ноги? У кого?» — «У Летиции! Я понял, почему отказывают ноги! Надо позвонить ей! Ну и что, что ночь! Я ведь забуду! Где телефон?»
Констанс прервала мой бред:
— Летиция умерла.
И я очнулся.
Ни одна из тем, образующих безумную руладу жизни, до конца не кончается. Рано или поздно, но прорежется, напомнит о том, что был период, когда она доминировала, или, во всяком случае, звучала не под сурдинку. Новые факты вернут и обяжут перечитать свою историю заново, чтобы, наконец, поставить точку в приватном цикле версий и толкований (в ступе).
Вот уже, как два года был разведенный с Констанс, я готовился заключить другой, совершенно катастрофический брак, и это было в другой, пусть и лимитрофной стране, другой столице, пусть претендующий на статус «матери городов», когда прочитал в зарубежной — московской — газете, что моя сотрудница была шпионкой.
И не просто какой-нибудь.
Одним из самых ценных приобретений КГБ.
Я бы этому не поверил, но заявление сделал не кто иной, как Фрост. Бывший начальник службы безопасности, он теперь работал в том же русле в банковской сфере, время от времени появляясь на европейских конференциях с благо-родно-тщетными призывами не оставлять безнаказанными гэбэшных агентов. Интервью, которое сделал с ним один из сотрудников, оставшихся в Германии после закрытия там корпорации и самого славного ее периода, кроме этого признания в заключительной части, не содержало ничего интересного, поэтому было очевидно, что вся цель этой беседы именно в том, чтобы рассказать об агенте по кличке «Зоя».
Все это заставило меня отмотать жизнь назад и пересмотреть ее еще раз, поражаясь в процессе этого своей наивности. Но что с меня возьмешь? Если довольно простоты даже на всякого мудреца, а я всего-навсего прозаик. Однажды в разговоре с ней я упомянул, что был участником Всесоюзного совещания молодых писателей, которое в основном проходило в гостинице «Юность». И она ошарашила меня вопросом. Эта не та ли, спросила Летиция, из которой видно железную дорогу на такой высокой насыпи? Да. Но ты откуда знаешь? Я там была. Когда? Еще из Парижа летала. После лицея.
И я поверил. Несмотря на то, что именно она пугала меня коллегами. Их тайной двойной жизнью. Вот ты ничего не подозреваешь, а некоторые из них проводят каникулы в Москве.
Где?
Конечно, я не верил.
Я смеялся…
Но именно в той гостинице, где нас, молодых, обсуждали на предмет готовности влиться в советскую литературу, ее, тоже совсем не старую, но не очень сообразительную, обучали работе с шифровальными блокнотами. Прилетевшую из Восточного Берлина, куда она попала все через ту же заветную дверь в подземном переходе на Фридрихштрассе, «Зою» нужно было подготовить в предельно короткие сроки. В комнате где-то на верхних этажах. Окно которой выходило на железную дорогу. Окружную. И весьма печальную. Иногда товарняки катились по ней уже в какой-то совсем немыслимый индастриал… под названием, возможно, «Серп и Молот».
Конечно, в виду имела Летиция себя. Я говорил ей, что я счастливый человек, поскольку мне удалось познать и эту жизнь, и ту. Конечно, тут она молчала. Но про себя, возможно, думала, что в этом смысле тоже счастлива.
А какой момент истины был, когда к нам приехал на выступление генерал! Момент мужества. Зная, что Центр больше не держит, что все под ногами трещит, как весенний лед, что они, рядовые нелегалы, работающие за пригоршню долларов или просто ни за что, как Поленов, отрабатывая право вернуться на Советскую Родину, преданы своим руководством, — встретиться с главным из них.
С глазу на глаз.
И где? В самом логове зверя!
In the belly of the Beast!
Надо отдать должное генералу. Обозревая нас всех, а в нашем кругу агентов, которых лично он курировал, публично сказал он только об одном — уже засвеченном.
Неизвестно, конечно, что говорил за кадром.
При новом режиме бывшему герою дали пятнадцать лет за измену родине. Но к тому времени генерал был уже в Америке, где принял присягу звездно-полосатому. В отличие от других персонажей нашего фактоида ему посвящен целый стенд в столичном Музее шпионажа.
Первом в мире.
Одним из директоров которого он, кстати, и является.
II
ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Олег Александрович Туманов (1944–1993)
Олег Калугин. Прощай, Лубянка!
…Хотя в воздухе витало предчувствие грозы, оно никак не предвещало драматического утра 19 августа 1991 года. За два дня до этого я вернулся из Мюнхена, где встречался с коллективом радио «Свобода». Впервые я попал в логово того самого зверя, которого моя бывшая организация травила в течение десятилетий. Удивительное это чувство — встретиться лицом к лицу с теми, кому годами навешивали ярлыки шпионов и идеологических диверсантов, кого я знал заочно по донесениям внедренной в «Свободу» агентуры, о ком сочиняли пасквили и фабриковали документы. Я входил в здание радиостанции в смятении, готовый если не к враждебному, то по меньшей мере холодному приему, ехидным репликам, насмешкам. Я не собирался оправдываться и тем более просить прощения. Я просто хотел рассказать о том, как все было, как велась война, бескровная, но жестокая и непримиримая с нашим заклятым врагом — антисоветским зарубежьем, чего мы достигли в этой войне и на какие рубежи вышли в ходе горбачевской перестройки.
6
О. Д. Калугин, Прощай, Лубянка. (XX век глазами очевидцев). — Москва: ПИК — Олимп, 1995. - 352 С.