Улица встретила их мелкой, но назойливой моросью. Швейцар предложил зонты.
— Пойдем пешком? — спросил Левин.
— Хорошо, — рассмеялась Джейн. — Это настоящее приключение. Я в Нью-Йорке и отказываюсь обуздывать свой энтузиазм!
Сначала шли молча, потом женщина поинтересовалась:
— Итак, Арки, почему вы живете здесь, а не в Лос-Анджелесе, где снимается кино?
— Ну, здесь ведь тоже снимают много фильмов. И вообще Нью-Йорк музыкальный город, и образ жизни тут лучше.
— Значит, у вас сейчас перерыв между заказами?
— Нет, — сказал Левин. — Я работаю над музыкой к мультфильму.
— Детскому?
— Нет, взрослому.
— Мультфильм для взрослых — это необычно.
— Он японский. Там более развиты традиции…
— Но идет туговато?
— Почему вы так решили? — Левин поморщился.
— Таков ваш метод? Отвлечение как форма творческого созревания? — спросила она.
— Ну, это трудный проект. Я раньше никогда не работал с анимацией.
Она кивнула.
— Но раньше вы успешно сочиняли музыку. Сознание этого помогает?
— Едва ли.
Они остановились у очередного светофора.
— Знаете, в двадцатые годы была такая художница — Тамара де Лемпицка. Полька по происхождению, она училась в Париже и выработала своеобразный стиль. Сделалась одной из самых известных художниц Европы. В каком-то смысле она была предшественницей всей той славы, которой пользовался Уорхол. У нее была очень смелая, почти фотографическая техника. Несмотря на ранний успех, после тридцати пяти лет Тамара больше не сделала ничего значительного.
— Мне от этого должно стать легче? — спросил Левин.
— И да, и нет. То есть, я думаю, каждый художник… Ну, я всего лишь учительница, откуда мне знать. Но я заметила, — Джейн прикусила губу и покосилась на собеседника, — что все искусство, кажется, принадлежит времени. И некоторые из этих временных интервалов довольно короткие. Потому что либо мир уходит вперед, либо художник, метафорически или буквально. Поэтому, если перед нами долгая творческая жизнь художника, когда он десятилетиями создает выдающиеся произведения, думаю, скорее это исключение, чем правило. То, чего вы уже достигли, прямо-таки невероятно. Невероятно. И я уверена, что в чем бы ни заключалось это творческое созревание, пока вы сидите и наблюдаете за Абрамович или кем-то еще, надо лишь довериться этому процессу. Я давно заметила, что значение имеет все на свете. Вы должны быть наготове, и тогда у вас все наладится.
Левин ощутил отчаянный позыв рассказать этой женщине о Лидии. В последнее время его не раз одолевало желание выболтать свою историю какому-нибудь совершенно незнакомому человеку. Попутчику в метро или официантке, подающей кофе. Иногда ему казалось, что внутри него, точно маятник, качается подвешенный груз, и если он не поделится с кем-то, с кем угодно, то груз собьет его с ног.
На прошлой неделе Левин обнаружил, что, покидая дом, чтобы весь день наблюдать за Абрамович в МоМА, он возвращается в квартиру, словно какой-то другой человек, обычный офисный работник, композитор, вынужденный целый день трудиться, а потом в вечерней тишине выжимать соки из своего воображения. Словно одинокий, никем не замечаемый художник. Возможно, вдовец. Или холостяк. Который никогда не был женат.
Левин возился с новыми идеями. После того, как они с Томом сняли последний совместный фильм, он записал альбом. Первый за почти двадцать пять лет. Альбом этот вызвал неоднозначную реакцию. Один рецензент назвал его «нарочито усложненным». Левин воспринял это как великую похвалу. Про следующий альбом сказали: «На любителя». Хуже всего был отзыв, в котором говорилось: «Порой неприятно наблюдать, как мастер перебирает средства. Бывший композитор Тома Вашингтона ныне перерывает современную музыку в поисках гениальных трюфелей. Чего недостает сей блуждающей оде всем подряд, от Дзё Хисаиси до Филипа Гласса, так это направленности». Левин был в ярости, даже запустил чем-то в стену. Своим телефоном. Ему вспомнилось, как Лидия заново штукатурила дыру.
И все же диск продавался, хотя и без ажиотажа. Левин даже стал думать, что следующий альбом будет прорывом. Он начал жаждать другой разновидности признания; не просто признания заслуг, но реванша. Помышлял о вечере в Карнеги-холле. Мечтал о таком же подарке, как тот, что Говард Шор сделал Питеру Джексону, когда пригласил его в трилогию «Властелин колец». Желал доказать Тому, что тот поступил глупо, положив конец их партнерству. Левин знал, что мог бы участвовать в последнем фильме Тома. И справился бы лучше того подающего надежды юнца, нанятого Томом. Левин был готов к чему-то большому. Зачем тогда нужен переломный рубеж пятидесятилетия, если ты не готов к расцвету?