— Но что делают зрители?
— Мы за ней наблюдаем. Это очень странно. — Он пожал плечами.
Наступило молчание. Подумав, Левин спросил:
— Ну, как там мир медицины?
— Он большой. Мой мозг должен постоянно воспринимать всю эту информацию и пытаться ее упорядочить. Но практические занятия — классная штука. Удивительно работать с настоящим человеческим организмом и воочию видеть всю эту невероятную конструкцию из мышц, связок, костей и кровеносных сосудов.
— У трупов, с которыми ты работаешь, есть имена? Джон или Нэнси?
— Нет, у них коды.
— Значит, на какое-то время эти тела принадлежат тебе?
— Да, но не мне одной. Мы работаем по двое. А третьекурсники уже отделяют лицо и изучают голову. У нас сначала был труп почти без мышц, и нам выдали другой. Большинство умирают старыми, когда мускулов практически не остается.
— По естественным причинам? — с улыбкой спросил Левин.
— Кажется, нам подходят лишь те, кто скончался определенным образом, — ответила Элис, слегка нахмурившись. Разумеется, на такие темы не принято шутить.
— Возможно ли продержаться целый день, не мочась? — поинтересовался Левин.
— Если не будешь пить, но, по-моему, это нелегко. Ты имеешь в виду Марину Абрамович, верно? Мы обсуждали это в университете. Понимаешь, у нее должно начаться обезвоживание. Если только она не пьет всю ночь, но тогда она не сможет бодрствовать весь день. Мы все убеждены, что у нее есть катетер. Абрамович делала что-либо подобное раньше?
— Я почти ничего про нее не знаю, — признался Левин. — Хочешь, сходим как-нибудь вместе?
— И заодно посмотрим на голых наверху? — улыбнулась Элис.
— Если хочешь.
— Я подумаю. У меня дел по горло.
— Ладно.
— На днях я видела Элайас, — сообщила Элис, соскребая с тарелки остатки шоколадного торта и мороженого. — Ты с ней встречался? Вы, ребята, летом снова будете работать в клубе?
— Нет. Я ни с кем из них не встречался с тех пор, как… — Левин осекся. — Наверное, уже слишком поздно.
— И напрасно. Это так круто!
— Ты не хотела бы как-нибудь поиграть с нами?
— Э… — Девушка отвела взгляд.
— Таково было желание мамы, Элис. Как доверенное лицо, ты должна знать это лучше, чем кто-либо.
— Да, — ответила дочь, снова подняв взгляд на Левина. — Но откуда нам знать, что она этого хочет?
— Ну, у нас ведь есть ее письменное подтверждение — она придала своим желаниям юридическую силу.
— Когда была здорова. До того, как утратила способность изменить решение.
— Ты считаешь, она хочет изменить решение?
— Не знаю, — ответила Элис, и глаза ее наполнились слезами.
— Что, по-твоему, я должен делать? — спросил Левин, допивая эспрессо.
— Просто мне кажется, что мама там совсем одна, а я не могу навещать ее каждые выходные.
В дальнем конце зала захныкал младенец. Посторонние шумы яростно принялись терзать слух Левина.
— Ну что, пойдем? — спросил он.
На тротуаре Элис поцеловала отца в щеку и сказала:
— Знаешь, папа, мне очень не по себе. Я просто должна верить, что все это к лучшему.
— Ясно.
— Что ж, спасибо за ужин.
Элис ушла, и Левину захотелось плакать. Ему тоже было очень не по себе, и он не верил, что все это к лучшему. Если бы так — но увы. Левин хотел, чтобы Лидия вернулась домой и увидела, как хорошо он устроился. Хотел видеть, как по утрам она вытирает волосы полотенцем. Хотел слышать на другом конце провода ее голос, перечисляющий, что они будут есть на ужин. Быть, если саундтрек к «Каве» номинируют… Если его новый альбом выстрелит… Нужен какой-то знак. Но без звезд и Бога ему было некуда и не к кому обратиться с мольбой.
На следующий день рано утром позвонил по скайпу кинорежиссер Сэйджи Исода из Токио. Потом Левин снова аккуратно соорудил на стуле пирамиду из трех красных подушек, увенчав ее круглой белой думкой и длинным черным кашемировым шарфом, изображавшим волосы Абрамович.
— Доброе утро, — проговорил он и подумал: «Я боюсь подушки». Но почему он боится? Всегда ли он боится? «Да, — с ошеломляющей ясностью пронеслось у него в голове. — Я всегда боюсь». Ему захотелось немедленно отбросить эту мысль.
Левин не был самодостаточен и понимал это. Он был обычным человеком, и с ним что-то было не так. Где ощущение того, что все в порядке? Не пора ли уже к пятидесяти годам им обзавестись?
Кем, собственно, он в конечном счете являлся? Каким видели его люди? Окружающие говорили, что у него красивые глаза. Согласится ли с этим Марина? Высоким ростом Левин не отличался. Красотой тоже. Лидия нередко напоминала ему, чтобы он улыбался. «Знаешь, ты даже во сне хмуришься, — говорила она. — Тогда я шепчу, что люблю тебя, и иногда ты перестаешь».