В Лидии таилась непоколебимая уверенность. Если все полетит в тартарары, она будет рядом. Отчасти поэтому Левин всегда злился, когда жена болела. Ему не нравилось, что в такие дни мир начинал шататься и он ощущал себя маленьким. Маленьким и одиноким. А теперь все знали. Знали, что Левин так или иначе подвел Лидию. Когда жена стала нуждаться в нем, что, казалось бы, происходит у всех супружеских пар в трудные моменты жизни, она отстранила его от дел.
Левин по-прежнему смотрел на подушку и представлял себе темные глаза Марины Абрамович, уставившиеся на него. Сегодня ему на стуле было более комфортно. По полу скользил солнечный луч, освещая край датского обеденного стола. Левин любил красивые вещи. Ему нравились купленные ими предметы, которые всегда будут выглядеть стильно.
В целом Лидия была права. Левин не любил людей. Нисколько. Ему определенно не нравилось размышлять о людях. Он не хотел ничего знать о голодающих, которым, если повезет, перепадает один кукурузный початок в день. Его не заботили будущие жертвы изменения климата. Он не думал обо всех использованных им пластиковых контейнерах из-под еды навынос, которые, если выстроить их в одну линию, наверное, уже достигли бы Луны. Его даже не особенно привлекала жизнь на этой планете. Она казалась сложной и зачастую жестокой.
Ему не очень понравилось взрослеть. Левин любил свою мать, но она ему не нравилась. Мама медитировала. Устраивала «молчаливые дни». Дни, когда сыну не дозволялось разговаривать с ней, а она не разговаривала с сыном. Они молча ели, молча умывались, молча ложились спать. Фортепиано было единственной вещью, которой разрешалось нарушать тишину в доме, потому что Арки, по заверениям матери, предназначена высокая судьба. Мать не сомневалась, что во Вселенной существует некий план, план, в результате которого звезды сойдутся так, что ее ночные дежурства и дополнительные смены в доме престарелых по выходным, призванные помочь сыну получить образование, больше не понадобятся, ибо Арки станет знаменитым.
Отца Левин почти не помнил. Только ту ночь, когда мама вошла в его комнату. Ему тогда было четыре года. Он запомнил свет в коридоре, тяжесть маминого тела над одеялом и ее голос, шепчущий в темноте: «Твой папа умер, Арки. Его больше нет».
Возможно, она говорила что-то еще. Но память этого не сохранила. Левин помнил только, что потом мама вышла из комнаты, а он лежал один в темноте. И не был уверен, что сможет продолжать дышать. Или что ему вообще разрешат дышать, раз его отец умер.
Левин смутно помнил, как отец держал его за руку, когда они спускались по лестнице. Но, возможно, он это выдумал. Просто, когда умерла мать, это помогало ему не утратить ясность мышления. Страшное может случиться в любой момент. Быть человеком почти невыносимо трудно. Имело ли значение, что Левин любил Лидию? И что пытался быть хорошим мужем и отцом? Он сочинил несколько хороших саундтреков к фильмам. Кому-то его музыка принесла радость. Разве во всем остальном имеет значение, как он прожил свою жизнь? Он туго соображал, какую лампочку нужно купить. Как обновить программное обеспечение. Как читать календарь бейсбольных матчей. Как разобраться в новом телефоне. Список этот можно было продолжать бесконечно. Если мелочи не имеют смысла, что уж говорить о таких важных вещах, как брак?
Он делал все, что мог. Очевидно, этого оказалось мало. Левину было ужасно грустно. Похоже, он упустил из виду нечто очень важное. Лидия пыталась уговорить его сходить к психотерапевту. «Ты можешь себе представить, каково это — хоть в какой-то степени освободиться от всех тревог? — говорила она. — Посмотри, что с тобой творится. Тебе действительно помогут».
Но Левин не нуждался в помощи незнакомого человека. Ему претило быть этаким типичным ньюйоркцем, который каждую пятницу ходит на утренний сеанс к психотерапевту, а потом наступают выходные и все катится к чертям собачьим.
Подушка-Марина пялилась на него. И безмолвствовала. Зато никуда не девалась. Это как будто имело какое-то значение. Было приятно сознавать, что Марина здесь, рядом, пусть даже в виде подушки. Левин глубоко вздохнул, закрыл глаза и опустил голову, как делали это там, в музее, другие.
Встав из-за стола, он заметил, что просидел почти полчаса, и очень удивился: ему показалось, что времени прошло не так много. Сварил кофе. Вспомнил об ужине с Элис и решил, что, пожалуй, стоит его повторить. Левин не знал, как поступить. Так было всегда. В этом состоял главный его недостаток. Сначала умер отец, а он не знал, что делать. Потом умерла мама — быть может, она осталась бы живых, если бы той ночью ей не понадобилось выйти из дома. Матери нравилось садиться за руль по ночам. Но Левин подозревал, что она уехала потому, что ощутила необходимость побыть одной. Наверное, с ним было трудно жить. Тут уж ничего не поделаешь. Это случилось очень давно. Левин умел решать проблемы лишь с помощью музыки.