К тому времени, когда вечером, без четверти шесть, упаковщики ушли, в гостиной осталось всего три коробки. На всех стояла одна и та же надпись: «Сокровища. Осторожно! Только для Лидии. НЕ РАСПАКОВЫВАТЬ», сделанная рукой жены четкими квадратными буквами. Левину всегда нравился ее почерк. В нем ему виделись здания.
Темную, вечернюю террасу начал укрывать снег. Город растаял. Исчезли вместе с деревьями, окаймлявшими площадь, соседние жилые дома. Шум и суета уличного движения стали приглушенными и далекими. В холодильнике стояла бутылка «Клико», на кухонной столешнице — бокалы и тарелка со свежей клубникой. Снегопад внушил Левину нелепое ощущение радости, точно сулил что-то хорошее в будущем. Левин попытался настроить телевизор, и тут позвонила Лидия.
— Привет, милый, — сказала она. — У меня выдались трудные сутки. Поеду прямо в больницу. Посмотрим, смогут ли они поставить меня на ноги.
Лидия так и не увидела всего, что он сделал, чтобы эта квартира стала их домом.
Телефон зазвонил в следующее воскресенье в девять пятнадцать утра. Накануне Левин снова включил его и решил посмотреть, что случится. Случился Хэл.
— Просто проверяю, жив ли ты, Арки, — сказал он. — Ты не забыл?
Левин стал лихорадочно соображать. Он что, пропустил какую-то встречу? Может, Исода или его люди чего-то хотели от него, а он запамятовал?
— Теннис, — подсказал Хэл своим обычным ироническим тоном.
Теннис! Левин облегченно рассмеялся.
— Ах да. Конечно. Я буду готов через двадцать минут.
— Значит, все-таки забыл, — проговорил Хэл. — Ладно. Встретимся на углу.
Они мчали по Вильямсбургскому мосту под аккомпанемент Эллы Фицджеральд, исполнявшей Гершвина. Верх автомобиля был откинут, день выдался прекрасный.
— Ну, как успехи? — осведомился Хэл.
— Понемногу продвигаюсь.
— У меня есть еще одна работа, которой ты, возможно, заинтересуешься. Новый сериал. Что-то вроде альтернативного Средневековья, Генрих Восьмой и «Сумерки» в одном флаконе.
— Какие сроки?
— Могу пробить конец июня.
— Хэл…
— Я знаю. Ты хочешь сосредоточиться на «Каве». Иногда многозадачность не помешает. Я как заведенный твержу тебе, что это компенсирует периоды простоя. Будь ты моим клиентом, я бы уже давно вернулся в Канзас. Кстати, в последнее время о тебе спрашивали несколько человек. Ты что, на «Фейсбуке» зарегистрировался?
— Нет, — сказал Левин.
— Ну, случались и более странные вещи. Слышал, что Обама предоставил нам право принимать медицинские решения за наших возлюбленных? Теперь мы можем находиться у постели наших партнеров, когда они умирают.
— О, отлично.
— Отлично? — воскликнул Хэл. — Это ужасно. Мы за него голосовали, и это все, что он смог для нас сделать? У него сенатское большинство. Я жду чего-нибудь посущественнее. Например, чтобы мы убрались из Ирака.
У Хэла было квадратное лицо и тело, с возрастом становившееся все квадратнее. Он носил большие очки в желтой оправе, и лицо у него сделалось очень морщинистым, по сравнению с две тысячи первым годом. Хэл побывал тогда в самой гуще событий, в одном квартале отсюда, — направлялся на встречу на сорок третьем этаже — и вырвался, весь покрытый пеплом. Он как-то сказал Левину: «Еще пять минут — и я бы спрыгнул или погиб при обрушении. Позднее я много думал про этот пепел. Ведь он состоял из людей. Возможно, из тех, кого я знал».
Хэл продолжал рассуждать о новом судье Верховного суда, о налогово-бюджетной реформе. Время от времени его руки взлетали с руля, дабы сделать акцент на сказанном. Лидия всегда говорила, что в Хэле погиб прекрасный государственный служащий, превосходный политик, и страшно сожалела, что его сексуальная ориентация — препятствие на этом пути. Хэл никогда бы не стал притворяться — прятать Крейга или искать жену-блондинку, которая обеспечила бы ему высокую должность. Хэл и Крейг прожили вместе двадцать семь лет — дольше, чем любая из супружеских пар, с которыми был знаком Левин. Но Америка была не готова к политикам-геям, не говоря уже о президентах. Или к политикам-атеистам. Хэл и Лидия любили толковать о политике. Левин только разливал вино и включал футбол.
«Счастливый завтрак, жуткий ужин» — такой рекламный слоган красовался на афише одного из ранних фильмов Тома. После катастрофы это настроение только усилилось.