— Хочешь сказать, у тебя была галлюцинация?
— Ну, видимо, да, однако было очень вкусно.
— И что сказал Том?
— Ничего нового. Но все было как по-настоящему. Я до сих пор под впечатлением. Интересно, у всех так же?
Левин нахмурился.
— Читал статью Колма Тойбина? — спросила Элайас.
— Нет.
— Сейчас принесу. Подожди.
Элайас ушла в гостиную, и Левин услышал, как она шуршит газетами. Наконец женщина вернулась с номером «Таймс» и прочла вслух:
— «Это напомнило мне, как в детстве, еще в Эннискорти, на следующий день после смерти соседа меня привели в комнату и разрешили посмотреть на труп». И дальше… Вот: «Это был серьезный, может быть, слишком серьезный, слишком сокровенный, слишком пронзительный опыт. Я почувствовал, что это то, что я должен буду делать все время либо не делать никогда». — Элайас посмотрела на Левина. — Все потому, что это доставляет сильные переживания. Как церковное торжество или церемония, куда идешь, не будучи уверенным, что тебя действительно пригласили, но все равно идешь. Неповторимые, завораживающие ощущения. Ты еще не садился перед ней?
— Нет.
— Обязательно попробуй, Арки. Обязательно.
— Обязательно? — переспросил он.
— Тебе понравится. Не упусти момент.
— Может, и попробую.
— А может, и нет. — Затем, меняя тему, Элайас спросила: — Ты собираешься выступать с нами в «Лайм-клубе»? Мне бы очень этого хотелось. Нам всем этого хочется.
— Я еще не решил.
— Конечно, я могу найти другого пианиста, но без тебя будет не то.
— Ясно.
— Я знаю, что Элис проявляет интерес к некоторым датам. Мы виделись на днях.
— Ясно.
— «Ясно, я согласен» или «Ясно, я подумаю»?
— Да, я отыграю сезон.
— Вот это да, Арки, мы полгода пытались вытянуть из тебя ответ, а теперь ты просто берешь и соглашаешься?
Левин пожал плечами.
— Прости.
Наступило молчание. Левин потягивал вино и оглядывал кухню: кастрюли, висевшие на крючках, оплавленные свечи на столешнице, подставку для ножей, металлическую раковину, блюдце с куском мыла на подоконнике, вазы с гранатами и помидорами. Он чувствовал себя как в натюрморте. Как будто, попав сюда, он встретился с какой-то частичкой себя, ожидавшей его здесь. В последний раз он был тут с Лидией. Элайас приготовила ужин. Уму непостижимо: это было всего несколько месяцев назад.
Элайас достала из холодильника контейнер с супом, опустила в него блендер, сказала:
— Извини, немного пошумлю. — И Левин напрягся, когда она нажала на кнопку.
Она разлила ярко-красный суп по двум темным мискам и посыпала маленькими кубиками огурца и болгарского перца.
— Ужасно рада тебе, Арки, — проговорила Элайас, придвигая к нему миску. — Слишком давно мы не виделись.
Из динамиков Элайас зазвучала музыка, которую принес Левин. Безыскусное пианино, контрапункт альта, вступление гобоев и отвечающие им виолончели. Над струнными возносится звонкая труба и парит над верхушками деревьев.
— Это определенно вода и лес, — сказала Элайас.
— О, хорошо!
— В общем, по-моему, теперь просто нужна… э-э… любовь?
Левин вздохнул. Посмотрел на большую фотографию на стене. Это был снимок поющей Элайас. Распущенные волосы, серебристая майка, черная, как эбеновое дерево, кожа. Глаза закрыты, женщина чуть подалась к микрофону и выглядит поистине великолепно.
— Всё уже там. Надо только докопаться, — сказала Элайас.
Левин сделал глоток приготовленного ею кофе по-турецки, сладкого, густого.
Они работали до позднего вечера. Левин сел за пианино, Элайас пробовала петь тексты, положенные им на музыку.
Элайас отличала органичная, спонтанная реакция на музыку. В течение тех лет, что они играли в одной группе, эта женщина порой заставляла Левина чувствовать, что академическая выучка его погубила. Когда она пела, мурашки бежали по коже. В ее голосе было нечто такое, отчего у Левина наворачивались слезы.
После полуночи разразилась гроза, и ливень так громко забарабанил по крыше, что продолжать было уже невозможно.
— Я вызову тебе такси. А хочешь — оставайся. Я постелю тебе на диване. Можем вместе где-нибудь позавтракать.
Левин понятия не имел, как он сможет спать в такой близости от Элайас. Ныне он был ничем не связан. Ему отчаянно хотелось попросить ее просто обнять его: уложить в постель и обнять. Но он не мог просить об этом.
— Все в порядке. Пройдусь пешком, потом поймаю такси, — сказал он.