Есть ли у нее кто-нибудь? Он никогда не любил об этом спрашивать. Иногда на выступлениях Элайас знакомила его с какими-то мужчинами, но после Тома у нее не было постоянного любовника.
— Так я приду завтра во второй половине дня и мы запишем вокал? — спросила она.
— Да. Хорошо. Увидимся.
— А я ведь так и не была в твоей новой квартире.
— У меня еще никто не был.
Целуя Левина на прощание, Элайас проговорила:
— Знаешь, Арки, Лидия тебя очень любит.
— Правда?
— Конечно. Ты с кем-нибудь уже говорил? Я могу порекомендовать хорошего специалиста.
— Адвоката?
— Нет, — улыбнулась Элайас. — Психотерапевта.
— У меня все хорошо. Правда. Меня самого это бесит, но все хорошо.
— Никто не может спокойно пережить подобное. Это разъедает жизнь. Ты страдаешь.
— В самом деле, если это то, чего хочет Лидия… Ты ведь знаешь Лидию. Она не передумает.
— Мы не узнаем, если передумает, — возразила Элайас.
— О господи, — пробормотал Левин. Ему совсем не хотелось поднимать эту тему.
— Лидия любит тебя. Думаю, она хотела посмотреть, как ты себя поведешь… как вы оба себя поведете…
— Так это нечто вроде испытания? Или эксперимента?
— Нет, нет. Вовсе нет.
— Я очень хочу ее видеть, — сказал Левин.
Элайас кивнула.
— Есть крошечный шанс, знаю, совсем малюсенький, но все же она может немного оправиться — настолько, чтобы заговорить, чтобы вместе слушать музыку…
— Ты хочешь сказать, что она вернется домой?
Элайас пожала плечами.
— Есть такое короткое стихотворение: «Всходя на небо столько лет, ни разу солнце не сказало земле: „Ты мне должна“. Взгляни, подобна солнцу и любовь, что освещает целый мир». Никогда не знаешь, на что способна любовь, Арки.
Элайас крепко обняла его на пороге, затем отступила.
— До завтра. Держи зонтик!
Такси мчалось в центр города мимо расплывающихся огней, по огромным лужам; снаружи приглушенно шипело уличное движение, слышался перестук «дворников», похожий на тиканье метронома в бурю, и всхлипы ливня. Аминь.
Наверху, на шестом этаже, у входа в ретроспективу стоял старый фургон. Внутри было пусто. Элис нравилась идея жить в фургоне и колесить по дорогам со своей группой или своим парнем — или и с тем, и с другим. Марина Абрамович в те дни была чем-то вроде рок-н-ролльщицы, подумала она. Ездила с выступления на выступление, показывая перформансы по всей Европе.
Выше висела огромная черно-белая фотография Абрамович. Из глубины выставочных залов доносились крики и стоны. Тут же имелась и предупреждающая табличка о том, что зрелище может шокировать. Рядом стояли две женщины, разглядывающие табличку, и одна из них говорила:
— Я по пять раз велю ему умыться, почистить зубы, одеться, и все без толку.
Они дружно закивали и двинулись вперед. Мимо прошла еще одна пара. Мужчина говорил:
— Да уж, достижения подобных людей в искусстве под большим вопросом. Они деляги, желающие зашибить деньгу. А это совсем другое искусство. — И оба рассмеялись.
— Ну что, идем, — сказала Элис отцу.
Левин улыбнулся, и они вместе вошли в переполненное помещение. На больших экранах показывали разные видео с Абрамович. На первом она энергично расчесывалась и, яростно водя щеткой по длинным темным волосам, безостановочно твердила: «Искусство должно быть прекрасно, художник должен быть прекрасен». Элис была согласна с высказыванием, но разве нормально для красивой женщины так говорить?
Впереди был дверной проем, наполовину перегороженный первой парой обнаженных перформансистов. В поисках удобной точки обзора Элис отошла от отца. Молодая женщина с золотистой кожей и маленькими несуразными грудками стояла напротив тощего неподвижного мужчины, голого, как и она. Они неотрывно смотрели друг на друга. Посетители колебались. Некоторые прижимали к себе сумки и решительно протискивались между двумя обнаженными. Другие не торопились, но редко кто заглядывал перформансистам в глаза. Почти все зрители, и мужчины, и женщины, переступая порог, поворачивались лицом к женщине. Только один человек повернулся к мужчине, но в глаза ему все равно не посмотрел. Он стремительно рванул вперед, не обращая внимания на то, что его пуговицы и пряжка ремня царапают нежную беззащитную плоть.
Элис решила повернуться лицом к мужчине и сразу ощутила тепло его обнаженного тела. Она даже не успела вспомнить, что нужно посмотреть ему в глаза. Очутившись в другом зале, девушка обернулась и увидела, что Левин, протискиваясь мимо женщины, глядит в пол. Элис не хотелось думать о собственном отце с сексуальной точки зрения.