Арки познакомился с Лидией в студии звукозаписи, которую они с Томом арендовали. Лидия присматривала ее для своего отца на предмет возможного вложения средств. Левин отдыхал в подсобном помещении, пока Том разговаривал по телефону. Лидия сказала, что ей нужно присесть где-нибудь в укромном уголке, потому что у нее кружится голова, — ничего, если она просто уединится здесь на несколько минут, потому что в туалете ей станет только хуже?
Она училась на втором курсе архитектурного факультета Нью-Йоркского университета. Арки спросил, можно ли будет ей позвонить — убедиться, что она благополучно добралась до дома, и Лидия дала ему свой номер. Когда он позвонил и сказал, что они должны выпить кофе, девушка согласилась. Левин передавал ей букеты через консьержа-бразильца, которому нравилось играть роль посредника в этом маленьком романе. Арки звонил и играл ей на пианино, пока она не засыпала. «Ты слишком хорош для меня. Не представляешь, какие сложности нас могут ожидать».
Брак — это череда дней, думал Левин. Он представлял себе утро Лидии. Сначала она надевала трусы потом лифчик. Наоборот бывало редко. Стоя в утреннем свете, жена стягивала с себя длинную футболку, служившую ей ночной рубашкой. Многие годы она застегивала лифчик спереди, а затем поворачивала его и натягивала на грудь. Позже до Левина дошло, что Лидия отказалась от этой привычки и теперь надевает бюстгальтер так же, как женщины в фильмах: прикладывает чашки к груди, а затем тянется назад, сложив руки, словно утиные крылья, и защелкивает застежку. Лифчики были самые разные: непрозрачные и плотные, вышитые, в горошек, полосатые, тонкие, с поролоновыми вставками, кружевные, атласные, черные, кремовые, красные, оранжевые. День за днем Лидия упаковывала свои идеальные груди в это скульптурное швейное изделие. Левин был готов на что угодно, лишь бы хоть раз в течение всего дня подержать ее груди.
Он задумался о том, как редко касался ее в те минуты, когда она одевалась и раздевалась. Жена казалась недосягаемым, далеким объектом безмолвного наблюдения, мимолетным видением стройных бедер и ягодиц.
В такие моменты Левин слышал звуковые вспышки Брайана Ино, легкие переборы, утренний мотив, легкий, как перья, искрящий, как нейлон. От природы Лидия не была человеком настроения. Совсем наоборот. Она отличалась неизменным оптимизмом, что так ему нравилось. И было необходимо. Искрил обычно он сам.
— У меня заболевание крови, — сообщила Лидия в первый же день их знакомства, объясняя причину своих головокружений и красных пятен, которые Арки заметил у нее на руках. Уже там, в этой маленькой студийной подсобке, Левин понял, что хочет жениться на ней.
Когда он впервые сделал Лидии предложение, она ответила:
— Не думаю, что мне следует выходить замуж. Моя болезнь передается по наследству. От нее умерла мама. Ты должен знать, что она может очень все осложнить. Не хочется тебя подводить. Смерть матери подкосила отца. Да и врачи в один голос говорят, что мне слишком опасно иметь детей. Если понадобится операция… В общем, дело дрянь.
— Я позабочусь о тебе, — сказал Левин.
Они поженились, а через год Лидия, увы, неожиданно забеременела. Это был огромный риск, но делать аборт ей и в голову не приходило.
— Чему быть, того не миновать, — сказала она.
И родилась Элис. Это были самые легкие роды в мире.
Дедушка и бабушка Левина умерли в тот же год, один за другим, с разницей всего в несколько дней, словно голова и хвост воздушного змея, который отправился в свободный полет. В последующие недели Левин так часто играл бетховенский пятый фортепианный концерт, что в течение нескольких лет Элис неизменно засыпала под него.