Плыть некуда: всюду вода лагуны, изредка нарушаемая балками и очертаниями отдаленных островов, всегда окруженных туманом.
Тем не менее Рыбий Глаз решается плыть. Правда, сначала он сходит на Биеннале и потратит два дня на подробный и вдумчивый осмотр Жиардини и Арсенала. Точнее, так: решив потратить на экспозицию два дня из трех командировочных, он что-то откладывает на завтра, дабы поскорее вернуться в номер за «корзинкой для пикника».
Перед самым отъездом он неоднократно списывался и даже созванивался с коллегой из конкурирующего издания, приятной во всех отношениях, «четко и конкретно забил стрелу», поэтому свидание, романтическое или деловое, практически обеспечено.
48
Раз уж ты отчужден, в том числе от родного языка и привычки, одиночество обостряется. Оно, однако, настолько входит в «правила игры» и пребывания здесь, что его грех сторониться. К тому же некоторые окраины (возле Арсенала или севернее Каннареджо) почти полностью состоят из него, так похожего на архитектурные фантазии Дельво и де Кирико.
Это Рыбий Глаз уже после Жиардини «огородами» шел: коллега все никак не выходила на связь. Номер недоступен, на почту не отвечает, как корова языком слизнула. Даже сквозь телефон чувствовалось нежелание общаться. Даже делового разговора не будет (Прогрессист искал возможность уйти из обрыдлой редакции куда-нибудь в нестыдное место). А может быть, как раз этого барышня-то и испугалась – среди столичных журналеров упорно ползали слухи о проблемах у инвесторов этой, казалось бы, самой респектабельной «площадки» страны.
Расстроился, разумеется. Даже непонятно, за что больше – за себя, как за видного мужчину в самом расцвете сил, или за профессионала с незыблемой репутацией. Или потому что план тщательно выстроенного отдыха летел к чертям собачьим? И это-то на фоне общего городского великолепия. Особенно остро переживаемый из-за того, что облом именно здесь настиг. Да и кто из нас любит менять планы на ходу? Немногие умеют перестраиваться.
О, странное ощущение внезапно образовавшегося лишнего времени. Прорехи в плотном пространстве. Издержки регулярного планирования. Кажется, знаешь, что делать в каждый из дней, но стоит очередности нарушиться – и вот уже не сообразишь, куда девать себя и фонтан неприкаянных человеко-часов. Рыбий Глаз, впрочем, давно уже понял: избыток времени говорит о его, времени, тотальной недостаточности. Или, как любит говорить его начальник, о «сущностной нехватке…».
49
Набирается он быстро. Сначала распотрошив «корзинку для пикника» и выпив дьютифришную бутылку едва ли не залпом.
Затем Рыбий Глаз, чувствуя себя то ли Себастьяном, то ли Алистером <Грехемом> (бывшая жена его часто говорила, что когда Алистер напивается, то словно бы «входит в роль» или же роль им овладевает, подобно дьявольскому Бобу из линчевского «Твин Пикса»), блуждает по осеннему лабиринту темных окраин в поисках открытых баров. В темном плаще с поднятым воротником, дабы больше походить на шпиона. Непонятно только, зачем ему это нужно, возможно, защитная реакция.
Кажется, накрапывает. На улицах кое-где возникают мостки, что воспринимается с удовлетворением. Хотя наводнением пока и не пахнет. Но небо опускается ниже и ниже, точно Алистер все глубже и глубже погружается в бесконечный подземный (то ли города, то ли свой собственный) коридор со станциями опустошенных кампо и редкими фонарями, похожими на здравые мысли.
Разумеется, выпивку он находит рядом с центром, у площади, кажущейся в темноте огромнее, чем днем. Там все еще полно народу, Алистер стопорится возле одного из питейных заведений, чтобы, закинувшись очередной порцией жидкого топлива, выбегать на промозглые набережные, от которых все еще продолжают отходить водные трамвайчики, почти сразу же растворяясь в густом тумане. Превращаясь в мираж.
50
На одном из них он, ни в чем не твердый, отбывает, покидая Большую землю, мчит, покачиваясь к островам лагуны, один практически на палубе. Скучает, продуваемый в плаще, вяжется к матросам, уставшим за долгую дневную смену: человек с именем Алистер имеет право казаться другим неприятным. Скользким, особенно в ненастную, влажную пору, отталкивающим.
Романтика, которой переполнена и которой сочится Венеция, впрочем все дальше и дальше удаляющаяся, пропадающая у линии горизонта, сливающейся с ним, под воздействием дубильных веществ преображается порой в странные фантазии. Начинает казаться, что ты – персонаж книги или, может быть, фильма с непонятной моралью; романа, главная цель которого – не движенье к финалу, но плавное скольженье через страницы, заполненные убористым шрифтом.