3
Разговор о Венеции русского человека невозможен без шкафов и стихов, хотя история про среднюю школу, надо сказать, затянулась.
Для коды правильнее вспомнить одно рядовое ученическое утро, когда урок литературы поставили первой парой. День только-только набирал скорость, все не выспались, в том числе и Нина Степановна, вбежавшая в класс уже после звонка.
Преподавать ей не хотелось. По привычке накручивая прядь на палец, Нина Степановна вдруг начала рассказывать о страсти путешествовать, что звучало дико в этом кабинете на втором этаже панельной школы. Серой, как шинель.
Вокруг, во мгле, плыл сонный СССР периода развитого стабилизма, класс окружала едкая зимняя темнота, буравящая окна активным присутствием, а НС говорила про алые паруса и ветер надежды, Тимбукту и Зурбаган. Читала Гумилева и Блока.
Так актриса, ослепленная софитами, снимает с себя кожуру кожи перед зрительным залом, которого она, купающаяся в контражуре, не видит.
Так и Нина Степановна, постоянно подкручивающая градус момента, вспомнила об одной своей подруге, спускающей все свои деньги на поездки за границу. Рассказывая о ней, НС перешла на громовой мхатовский шепот, уместный в тех случаях, когда ты на самом деле говоришь о себе и уже не скрываешь этого. Но, по каким-то внутренним причинам, используешь эту формулу – «так вот, одна моя подруга…».
Нине Степановне очень хотелось, чтобы мы догадались, кого она имеет в виду, сетуя на то, что зарплата небольшая и гостям, удивленно озирающим пустые стены ее квартиры, подруга показывает на свою голову:
– Все здесь. Все впечатления и воспоминания от поездок, я богата ими… и мне не жалко много трудиться для того, чтобы раз в год сделать себе подарок и поехать куда-нибудь в Европу…
Несмотря на то что американский доллар стоил 64 копейки, стоимость рубля обеспечивалась золотым запасом СССР, а евро еще не существовал даже в планах, поездки за границу были большой редкостью. И воспринимались как награда. Особенно если, проверив тебя для начала в странах социалистического содружества, профком доверял туристу возможность провести две недели в государствах каплагеря. Где советские обязательно ходили группами, в сопровождении почти не прятавших свой статус надзирателей.
Тусклый советский быт, впрочем, не совсем моя тема. Мне же важнее та умственная грыжа, в которую заграница превращалась для каждого соотечественника.
В стране тотальной нехватки всего именно жизнь других «народов и стран» оказывалась главным и самым желанным дефицитом.
Лидия Альбертовна, любимая учительница английского языка, преподаватель с лучшим произношением в миллионном городе, при первом же удобном случае переходящая на желанный English, никогда не была в Англии. Однажды она призналась мне, что сны видит по-английски, а для того, чтобы окружить себя «стихией живого языка», каждый год, в конце последнего семестра, ставит со студентами очередной любительский спектакль по Шекспиру или Уайльду.
4
Мне не до публицистики, мое дело – сторона странного умственного развития, втягивающего сознание в постоянную параллельность, подпитывающую скудно устроенное советское и даже наше, постоянно колеблющееся в разные стороны постсоветское существование.
А все просто. Недоступное, самозарождаясь внутри сознания, статично и поэтому отчетливо осязаемо. Хотя и лишено намека на предсказуемость. Внутренний взор порождает те или иные картинки, которые кажутся нам привлекательными, но, поскольку все они – предмет умствования, развиваться им нет возможности. Это, между прочим, совсем другой тип мечты, кажется, окончательно ушедший: сегодня даже фундаменталисты, придавленные информационной травмой, мыслят клиповой нарезкой и не способны сосредотачиваться на чем-нибудь долго.
Изменились, кстати, и агрегатные свойства этой самой заочности. Сейчас все потенциально доступно – если не в жизни, то уж точно в Интернете. Пишущий в эпоху Википедии освобождается от груза обязательных фактов и энциклопедических ссылок, как воздушный шар – от ненужных мешков с песком.
Тем более что фактура, оказывается, тоже может лгать. Профессор Марк Иосифович Бент, мой научный руководитель в университете и в аспирантуре, постоянно повторял, принимая экзамены по зарубежке, что пересказ произведения еще не говорит о том, что текст прочитан или тем более понят.