— Это, — сказал голос херро Дана из-за спины девочки, — Место Памяти.
— Ох! — Голди резко обернулась. — Я не знала, что вы здесь!
— Тск, он хвастается, — сказала Ольга Чаволга. — И что ты делаешь Дан? Пугаешь ребенка?
— Она не испугалась. Не так ли, девочка?
Голди посмотрела на улыбающееся лицо старика.
— Немного.
— Вот как… Ну, в любом случае, ничего плохого не случилось. Будь наготове, — сказал он.
— Мы здесь не чтобы говорить о готовности, — сурово сказала Ольга Чаволга. — Мы рассказываем ей о музее.
В этот момент все плохое настроение Голди вернулось.
— Но почему? — вырвалось у нее — Почему вы рассказываете мне? Зачем привели меня сюда? Тоудспит сказал, что я могу помочь, но я не знаю, что это значит!
Херро Дан вздохнул.
— Ты права, девочка. Настало время рассказать тебе, — он прочистил горло, словно собирался начать сказку. — Давным-давно, было время, когда полуостров Фарун назывался Фурууна.
Фуруунааааааа…
Словно эхо прокатилось по пещере, задерживаясь в углах, как будто кости ухали его и не хотели отпускать.
— В те дни, — продолжил херро Дан, — Место Памяти было священным. Когда кто-нибудь умирал, его тело отдавали слотербердам. А их тела относили сюда и складывали рядами, чтоб их никогда не забыли, даже когда уйдут те, кто их знал.
— Холм хранит их, — прогремел бриззлхаунд. — Холм хранит все.
— Музей был построен пятьсот лет назад, — сказал херро Дан, — чтобы спрятать Место Памяти от тех, кто его бы уничтожил. Тогда в нем было всего несколько комнат и в них ничего не было, кроме бронзовых инструментов и старых монет. Но шли годы, и горожане стали заполнять свободные места и изгонять животных. Тогда музей начал расти.
— Музей стал убежищем для всех диких вещей, — сказала Ольга Чаволга. — Тех вещей, которые город не захотел принять.
— Холм хранит их, — снова прогремел бриззлхаунд. — Холм хранит все.
Херро Дан положил руку на один из черепов. Он пожелтел от времени и его глазницы заросли паутиной.
— Но нельзя хранить все дикие вещи в одном месте. Их нельзя запереть. Вот почему комнаты меняются так, как они того захотят. А если музею или его смотрителям угрожает опасность, то они изменяются еще сильнее. Это их последняя крепость… И они не будут тихо стоять в стороне и смотреть, как ее разрушают.
Внезапно бриззлхаунд зарычал. Этот звук был настолько яростный, что сердце Голди сбилось с ритма.
— Сейчас музею угРРРРрррожает опасность! Я ЧУВСТВУЮ ее!
Херро Дан кивнул.
— Мы знаем, что что-то надвигается. Какая-то беда. Музей чувствует ее. Но мы не знаем, что это за беда и откуда она идет. А поэтому все непросто, — он посмотрел прямо на Голди. — Видишь ли, девочка, в этом месте скрыты великие чудеса, но здесь есть и ужасные вещи. Вещи, которые нельзя беспокоить.
— Например те, что в Старой Царапине? — прошептала Голди.
— Хуже, чем в ней, — сказал херро Дан. — Намного. И если музей станет слишком беспокойным, то эти опасности вырвутся в город.
По обеим сторонам от него кости словно дрожали в свете фонаря. Голди сглотнула, пытаясь не думать о маме и папе, которые заперты в Доме Покаяния, а к ним по улице ползут ужасные вещи.
— Вот почему мы стараемся успокаивать комнаты, — сказала Ольга Чаволга. — Шинью играет на арфе, Дан, Тоудспит и я поем. Мы защищаем музей — и мы защищаем город. Но несмотря на наши усилия, все становится только хуже. Музей знает, что грядет что-то нехорошее.
— Бомба? — спросила Голди.
— Мы думаем, это только часть, — сказала Ольга Чаволга. — Но есть еще большая опасность, которая все еще скрыта от нас. Шинью изо всех сил старается найти ее.
— А когда он ее найдет, — сказал херро Дан, — ну, мы будем сражаться. Вот где ты сможешь нам помочь, девочка.
— Сражаться? — пискнула Голди. — Я не знаю, как.
— Есть сражение, а есть сражение, — сказал херро Дан. — Скольких людей ты знаешь, которые сомневаются в том, что говорят им Хранители?
— Очень много, — сказала Голди. — По секрету все жалуются на них.
— О-о-о, по секрету. Если по секрету, то все люди очень дерзкие. Но выступить в открытую требует немалой храбрости!
Голди хотела поверить старику, но не могла.
— Я не была храброй, — сказала она. — Я просто не могла больше терпеть то, как все говорят рядом с ними и никто не смеет сказать то, что думает. Я ненавижу их.