Через две недели в письме к П. А. Осиповой Пушкин, свидетельствуя свое уважение ее семейству, снова писал: «Не знаю, что ждет меня в будущем, но знаю, что чувства,, которые я к вам питаю, останутся навеки неизменными».
И в то время, когда Пушкину казалось, что вот-вот должны свершиться планы его бегства за границу, он писал в стихотворении «П. А. Осиповой» о своей неизменной привязанности к Тригорскому и искренней дружбе к его обитателям:
Прочная привязанность и дружба Пушкина к Осиповым-Вульф не была порождением вынужденного сближения «во мраке заточенья». Об этом говорит то, что поэт до самой своей смерти был в переписке с П. А. Осиповой, он с радостью встречался с тригорскими друзьями, искал этих встреч.
Знаменательно и то, что вскоре после освобождения из ссылки, когда, казалось, Пушкин не до конца еще насладился обретенной свободой, общением со столичным обществом, он в письме Осиповой недвусмысленно говорит о превосходстве, нравственном и умственном, тригорских друзей над представителями изысканного столичного общества: «...пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны, и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что, если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское...»
Это письмо поэт заключил словами: «...от всего сердца приветствую вас и всех ваших», и позже в каждом письме, адресованном в Тригорское, он неизменно приветствует «от всего сердца» все милое ему семейство.
Сохранилось письмо Пушкина П. А. Осиповой от 26 декабря 1835 года, в котором он, затравленный светской чернью и признаваясь, что жизнь «делается противною», как бы подводил незадолго до своей гибели итог многолетней, испытанной дружбы с Тригорским. «Как подумаю, — писал он в этом письме, — что уже 10 лет протекло со времени этого несчастного возмущения (восстание декабристов. — В. Б.), мне кажется, что все я видел во сне. Сколько событий, сколько перемен во всем, начиная с моих собственных мнений, моего положения и проч., и проч. Право, только дружбу мою к вам и вашему семейству я нахожу в душе моей все тою же, всегда полной и нераздельной».
Дочери П. А. Осиповой питали к Пушкину не только дружеские, но и более глубокие чувства: почти все они были влюблены в поэта. Видимо, отголоском этого является характерное признание поэта в письме к брату в декабре 1824 года: «У меня с тригорскими завязалось дело презабавное — некогда тебе рассказывать, а уморительно смешно».
Особенно преданной его обожательницей была ровесница поэта Анна Николаевна Вульф. Воспитанная в деревне, она много читала и обладала живым умом. Современники свидетельствовали, что она отличалась быстротой и находчивостью ответов в разговоре, что особенно обращало на себя внимание в обществе чрезвычайно остроумного Пушкина.
А. Н. Вульф была поражена незаурядной личностью поэта, когда он появился у них в Тригорском. Пушкин же относился к ней по-приятельски, чаще всего шутливо, не отвечая взаимностью на ее более глубокое чувство. «...С Аннеткою бранюсь: надоела!» — писал он брату из ссылки. Когда же Анна Николаевна досаждала ему нескрываемой пылкостью чувств, то Пушкин позволял себе даже колкости по отношению к ней. Вот как он, например, писал ей в июле 1825 года в Ригу: «Итак, вы уже в Риге? одерживаете ли победы? скоро ли выйдете замуж? застали ли уланов?» Далее он дает ей насмешливые советы: «Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо».
Безобидная насмешка над чувствами Анны Николаевны сквозит и в посвященном ей стихотворении «Хотя стишки на именины», которое поэт кончает словами:
Несмотря на колкости Пушкина, Анна Николаевна не изменила своего отношения к поэту. Неразделенное чувство, по-видимому, доставляло ей страдание. Об этом говорят хотя бы эти строки ее письма к Пушкину: «Я говорю о вас возможно меньше, но мне грустно, и я плачу. Меня это компрометирует, я чувствую, но это сильнее меня; я не могу себя преодолеть... Это, конечно, очень глупо, т. к. я уверена, что вы уже думаете обо мне с большим равнодушием...»