— Илья, мне надо в город. Стыдно перед гиляками. Они мне навезли в долг, даже не уговорились о цене, про отдачу. Не могу я таких овец обманывать, Бог не простит. Отвезу часть шкурок Васильеву, наберу товаров в долг. Пусть пришлет работников, заберет эти шкурки. Илья промычал нечленораздельно, глаза сощурились:
— Гиляки тебе верят. Зря, конечно. Если сгинешь, кто отдаст?
— Ты, — ответил Данила сердито, — но я не сгину. Данила оседлал Буяна, подвязал две сумки с образцами шкурок. Илья стоял на пороге амбара, его широченные плечи занимали весь проем. В руках у него было его удивительное ружье, в дуле которого вполне мог спать Рябко.
— За склад не боись, — сказал старший брат. — Буду ночевать тут. Рябко освоился, вражину зачует заранее.
Данила тронул поводья, Буян пустился осторожной рысью вдоль берега. Город показался, когда солнце уже зажгло в небе облака. Еще через час копыта Буяна застучали по бревенчатой мостовой. Радостные лучи заглядывали в окна, блестели в лужах, оставшихся после ночного дождя. Постоялый двор жил своей неспешной жизнью. Данила передал поводья работнику, поднялся на веранду. Прибежал половой, поставил перед Данилой неизменное мясо с кашей. Данила ел, посматривал на улицу. Проезжали подводы с сеном, телеги, нагруженные дровами, прогнали стадо коров на бойню. Прокатила легкая коляска, но не княжеская, попроще, запряженная парой неказистых лошадей. Когда наконец Данила увидел ее коляску, его будто взрывом сбросило вниз. Ворвавшись в конюшню, он быстро оседлал Буяна, дрожащими руками распутал узел, взлетел в седло. Буян тут же сорвался с места. Данила догнал коляску, пустил коня рядом. Наталья сидела одна, ее лицо разрумянилось, глаза счастливо блестели. Увидев Данилу, она удивленно откинулась, брови приподнялись вверх. Данила приподнял шляпу, улыбнулся во весь рот. Наталья фыркнула, попробовала глядеть прямо перед собой, не замечая всадника, потом все же спросила:
— Похоже, вы переселились в город. Соблазны притянули, трактиры, девки.
— У меня один соблазн, — ответил Данила, по-прежнему широко улыбаясь. — Что делать! До тех пор, пока вы не переедете ко мне, буду торчать здесь. Не утерпев, Наталья бросила на него быстрый взгляд. Он ехал в медвежьей шкуре, загорелый, синеглазый, белые зубы блестели. Синяки почти сошли, желтые пятна делали его лицо старше, суровее. Ей показалось, что он смотрит на нее с дружеской насмешкой, она вспыхнула, отвернулась.
— Я думаю, — проговорил он задумчиво, — вы предупредили родителей.
— О чем? — спросила она с невольным любопытством.
— Что выходите за меня замуж. Старики медленно думают, пока привыкнут к этой мысли. Наталья истерично расхохоталась, потом сердито ответила:
— Мой отец совсем не старик. И ничего подобного я ему не говорила.
— Зря, — упрекнул ее мягко Данила. Она отвернулась, губы обиженно надулись. Коляска неслась лихо, свежие сытые кони бежали весело, чувствовали свою силу. Буян легко держался рядом, он не любил уступать и обогнал бы, если бы не причуды хозяина. Неожиданно девушка рассмеялась совсем доброжелательно:
— На вас нельзя сердиться. Это я, дурочка, воспринимаю серьезно ваши слова, злюсь, а надо… Она запнулась, подыскивая слово, и Данила, наклонившись в ее сторону, подсказал:
— Не принимать серьезно, а обращаться как с некрещеным гиляком. Ее щеки чуть заалели. Она ответила, не поворачивая головы:
— Ну зачем так прямо?
— Воздух тут такой, что люди начинают говорить и поступать прямо. Воздух свободы. Только не все умеют так говорить и поступать. Кучер начал натягивать вожжи, придерживая лошадей. Данила крикнул ему резко:
— Не останавливай! Езжай до конца улицы. Кучер вопросительно оглянулся на хозяйку, она промолчала. Он пожал плечами, крикнул:
— Пошли! — И коляска покатила дальше, хотя и не так быстро. Наталья после молчания сказала: