— Чада мои! Вы взяли в свидетели главу купечества и пристава, теперь возьмите и Бога. И помните, что если из рук первых еще как-то можно выкрутиться, то у Господа руки длинные, везде достанут! Данила перехватил взгляд Дьякова. Адвокат еще не проронил ни слова, но лицо было напряженное. Он знал больше других, шел на шаг впереди, а сейчас едва ли не впервые такого преимущества не имел. Данила повернулся к Дьякову, ощущая, что нельзя упускать момент:
— Теперь решим последний вопрос. Дьяков злобно посмотрел на Данилу. Губы адвоката слились в одну линию. Он держался спокойно, смотрел прямо, это приводило Данилу в отчаяние. Прямых улик нет, напугать такого нечего и думать, а что еще?
— Ну, — проронил Дьяков после паузы.
— Князя Волконского убили вы. Дьяков вздрогнул. Данила услышал за спиной женский вздох, но не отрывал глаз от адвоката. Тот сжал челюсти, не проронил ни слова. Глаза смотрели на Данилу, не мигая.
— Вы убили его, чтобы убрать человека, который не отдавал дочь за вас, неприятного ей. Во-вторых, вы бросили подозрение на меня. Меня важно убрать потому, что я внезапно занялся торговлей, смешал ваши карты.
— Торговлей? Мои карты? Данила заметил, что на него смотрят с недоверием. Он сказал убеждающе:
— Вы планировали подмять Ворошило или уже подмяли. Он спешит разбогатеть, на этот крючок легко поймать нестойкого человека. Дьяков что-то подсказал, где-то помог, и вскоре Ворошило не мог обойтись без него. Он не понимал, что руководит его делом фактически Дьяков.
— Чушь! — прервал Ворошило грубо. — Я дал ему самую малую долю. Чтоб интерес чуял. Он осекся. Отец Павел укоризненно покачал головой, а Данила продолжал:
— За князем ушел бы и Ворошило. Вся компания в руках Дьякова.
— Чушь! — крикнул снова Ворошило. — У меня три сына и дочка! Они мои наследники!
— Что было наследовать? Насколько за это время выросла крохотная доля Дьякова? Кстати, я слышал разговор двух беглых, которых Дьяков нанял убить и Ворошило и Ген Дашена. Думаю, их отыскать все-таки можно. В глазах Ворошило появилось отстраненное выражение, отчуждение, губы беззвучно зашевелились. Сыновья придвинулись ближе, зашептали в оба уха. Дьяков заговорил, держа плечи прямо и глядя перед собой. Голос его был ровный и размеренный:
— Все ложь. Я глубоко уважал князя. Он ко мне относился хорошо. У меня не было причин убивать. Где улики?
— Я не знаю, зачем князь поехал ко мне, — ответил Данила. — Возможно, что-то хотел выяснить. Дьяков решил воспрепятствовать. Он прокрался за ним, ударил по голове. Убедившись, что князь мертв, вывернул карманы, якобы убили ради грабежа, но в спешке не снял золотые часы. Это было у реки. Земля там рыхлая и влажная. Пока не было дождя, следы в полной сохранности… Он чувствовал взгляд Натальи, но не поворачивался. Ворошило чуть наклонил голову, два сына поднялись с лавки. Один пошел к двери и остановился возле квартального, другой зашел со спины к Дьякову. Два китайца переглянулись с Ген Дашеном, бесшумно поднялись, глядя неотрывно на Дьякова. Никто не заметил их перемещения, кроме самого Дьякова и Данилы. Дьяков бросил быстрый взгляд справа налево, его огромные кулаки сжались так, что костяшки суставов побелели. Дышал тяжело, крылья короткого расплюснутого носа раздувались.
— Ложь, — повторил он глухо. — Где улики? Взгляды скрестились на Даниле. Пристав недовольно сопел, через открытое окно было слышно, как полицейский что– то объяснял прохожим. Неожиданно вперед шагнул шрамоли– цый китаец:
— Уважаемый, вы можете сказать что-то в свою защиту? Дьяков посмотрел на китайца, как на пустое место, бросил высокомерно:
— В этом нет необходимости. У нас есть закон, чего нет в твоей паршивой стране! У нас есть суд. Данила бросил умоляющий взгляд на пристава. Тот кряхтел, посматривал на Дьякова, Васильева, глядел в потолок. Улик нет, было написано на его лице. Если хочешь перебросить свою вину на другого, надо придумать что-то понадеж– нее. И дурак открестится от такого обвинения, а Дьяков не дурак. Любому докажет, что черное — это белое, а белое — черное. Никакой суд его вину не признает и Данилу Ковалева в два счета отправит на виселицу. Шрамолицый китаец повернулся в дальний угол, где сидели тесной кучкой, как испуганные мыши, три гиляка. Он поманил пальцем-, гиляки подхватились, часто кланяясь. Вперед шагнул самый старый, еще раз униженно поклонился.
— Гиляки, обратился к ним китаец, — такие же обыватели Российской империи, как и остальные присутствующие тут. Их свидетельство имеет такую же цену. Дьяков замер. На лбу начали собираться крупные бусины пота. В комнате стояла мертвая тишина. Шрамолицый оглянулся на Ген Дашена, тот наклонил голову. Шрамолицый кивнул сыну Ворошило, который стоял на дверях: