Прощай, Морисет, спасибо за все!
Прощай, мадам Пакэн, такая счастливая сегодня утром в своей сливовой блузке и персиковых брюках.
- Доктор Фавар всегда предсказывал мне, что моя сестра выздоровеет быстрее, чем мы думаем, - говорит она, и щеки ее цветут.
Одной рукой она прижимала к себе Селесту, другой рукой держала письмо, обьявляющее им, что больная возвращается домой. Больше не больная. Выздоровевшая.
- Моя мама выздоровела! - говорит Селеста.
Мама Селесты выздоровела! Выздоровела! Я выздоровела, ты выздоровела, она выздоровела, мы выздоровели!
Как это прекрасно.
- Папа Селесты купил ей билет на самолет, - говорит Кристин,- гладя маленькую хорошо причесанную голову. - Совсем одна на самолете, как большая! Вы понимаете?
- Я первый раз лечу на самолете, - добавляет Селеста, - мне везет!
- И это еще не все, - говорю я, доставая из своей сумки знаменитую золотую цепочку. - Держи…
Ее взгляд загорается, но она опускает глаза. Она хорошо воспитана. Она колеблется. Она прижимается к тете, а та говорит:
- Не следует…
Я успокаиваю их, цепочка не золотая.
- А потом, Селеста, ты же не будешь огорчать свою лучшую подругу?
Тогда она надела цепочку себе на шею и улыбнулась, настоящая женщина, настоящая красавица.
Прощай Селеста!
Прощай Люсьен!
А Люсьена я натурально сделала, когда садилась в машину. Он уложил багаж, рыбу и ящики с персиками в Заячью губу. Он увидел, что я что-то ищу в своей сумке и жестом остановил меня:
- Я прошу вас! Вы меня обижаете!
Я выдержала паузу, а потом сделала изумленные глаза:
- Вы не хотите, чтобы я дала вам адрес? Но как вы тогда сможете приехать к нам перед греческими островами?
Я думала, он разрыдается.
А ведь он черствый, Люсьен. Потешный.
Ты видишь, Жан, это все я везу тебе вместе с рыбой, Мерри Луком, розмарином из Бразинвера. Все, что заставляло биться мое сердце вдали от тебя. Для тебя. Как святое причастие для тех, кто не свят, но все равно приглашен к столу.
Впрочем, я их немало наприглашала.
Честно говоря, я пригласила их всех.
Что вы хотите, себя не переделаешь!
Тот африканец вчера вечером тоже был симпатичный, он заставил меня танцевать невероятные вещи, я потеряла туфли. Он звал меня “Кнопочка” и обязательно хотел знать, что я рассчитываю делать дальше, когда вырасту. Я заставила его повторить. Было слишком прекрасно слышать:
- А ты, Кнопочка, чем ты хочешь заняться позже, когда вырастешь?
Я засмеялась! Но он был очень серьезен:
- Ты учишься или уже работаешь?
Я сказала:
- Я бабушка!
Но он мне не поверил, и прижал меня к своему эбеновому телу, пообещав:
- Сегодня будет твой праздник, бабушка!
Что привело меня в ужас и заставило преждевременно покинуть дискотеку около 3 часов утра с обувью в руке, не повидав еще раз Вертера.
Но это не страшно. Вертер приедет. У него есть адрес.
Он сказал:
- Я очень весел узнать мужа.
Светлые камыши канала слегка дрожат. Небо чисто. Я проехала пески, где растет вино, я проехала горы морского песка. Я приближаюсь к старому городу короля Людовика Святого. Заячья губа неистовствует, я еду на шестидесяти, это опьяняет!
“Вы, у которых жирные волосы” - мило говорит мне только что совершенно самостоятельно включившееся машинное радио, - “вы, у которых жирные волосы, не отчаивайтесь, мы здесь.”
Нужно нечто большее, чем волосы, чтобы повергнуть в отчаянье бабушку, у которой вчера вечером спросили, чем она хочет заняться, когда вырастет! Я хорошо знаю, что у Пепе Сардинки было очень темно, но все-таки, это бодрит кровь!
Ч стная со ственность
оход запр
Длинная аллея извивается посреди виноградников со дна времен, службы пусты, аркой изгибается вход и там, перед домом, цветет терраса.
Я еду медленно, я хотела бы прийти пешком, как адмирал, с поэмой на устах, с веткой лавра в руке…
Я знаю, что если я посигналю, они все выйдут из дома, подбегут, обнимут меня… но я предпочитаю остановить Заячью губу пораньше и застать пустые декорации.
Никто меня не видел…
Нет, Тибер. Он очень громко сопит, приветствуя меня. Он, кажется, лучше себя чувствует… он обещал, не так ли?
Этот старый дом… Я смотрю на него, как если бы видела его в первый раз. Но может быть это действительно первый раз, когда я правильно смотрю на свое царство. Хрупкое царство, оно, похоже, разрушается, и, может быть, разрушится? Ничтожные богатства: старый дом, вино, которое мы не можем больше продавать, мраморная Венера, которой не существует… вазы Андуза держатся только благодаря своим железным обручам, старые ванны ржавеют под зеленой краской, маленькая Диана в беседке рассыпается, а розовая пыль, по которой я иду, это еще одна черепица, покинувшая крышу… Однако, мне не грустно. Я угадываю, что во всем этом есть смысл, что, может быть, он будет мне открыт. Я не знаю, почему я прячусь. Просто чувствую, что момент выйти на сцену еще не пришел.