Примолвим к Сергею Тимофеевичу. Он не только писатель, вдобавок к сему: литературный и театральный критик, видный общественный деятель середины девятнадцатого века. А дети! Константин Аксаков, Иван Аксаков, Веры Аксакова. Звучные имена! Вклад семьи Аксаковых в культурную жизнь России девятнадцатого века ох как весом!
4. Аввакум Петров164 и жена его Анастасия Марковна, дочь кузнеца.
Если первая книга из серии «ЖЗЛ» – Библия, то вторая – «Житие протопопа Аввакума, им самим писанное». Писал он, словно просеку в тайге рубил – грозно, шершаво, но с удовольствием: «Занеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обыкл речи красить…»
И стыдно мне стало, Серкидон, я-то при письме зело обыкл приукрасить природный язык то виршами самодельными, то вкраплениями философскими, то мудростями учёными, то инородностями кручёными….
Анастасия Марковна. Ей, как и шекспировской Джульетте, на момент венчания было четырнадцать лет от роду, её Ромео был тремя годами старше. Но если Джульетта отмучалась быстро, то наша Настенька середины семнадцатого века мыкалась долго и сурово. Сказками её не баловали, на пути её были только чудища, только страдания и ни одного аленького цветочка.
Пробуем прочёсть отрывок из «Жития»:
«Таже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на неё набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «что ты, батько, меня задавил?» Я пришел, – на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: “добро, Петровичь, ино еще побредем”».
Умел Аввакум жену утешить, ох умел… А задуматься: ей-то за что? Не всё ли равно ей, неграмотной, как имя Христа писать? Сколькими перстами креститься? Но так уж вышло: претерпевала заодно с мужем, сражались за веру мужеву.
Аввакум сражался за правоту старой церкви, врагов он своих не победил, но и не сдался им. Не сумев сломить, сожгли его по царёву приказу. Сожгли его палачи за то, что реформы патриарха не признал, двумя пальцами крестился и сына Божьего звал коротко – «Исус». Помянём память протопопа-мученика минутой молчанья, и всё на сегодня.
Крепко жму Вашу руку, и до следующих пар.
-26-
Приветствую Вас, Серкидон!
Доложу Вашему Высокопресеркидонству, что по части браков, где супруги жили в возделанной обеими сторонами гармонии, Ваш смиренный письмоподатель иссяк. Остались у меня на заметке только браки не вполне удачные и вовсе неудачные. Ну так этим-то кого удивишь?! Такого добра в любом углу понавалено, поэтому и писать о таком не стану.
А вот о чём подмывает написать, так это о моих обманутых надеждах. Вот это, думал я, пара! Вот это, раскатывал я губу, супербрак! А копнёшь его, э-э-э… Дисгармония – во весь рост! Мелочные придирки, непонимание, супружеские кондерплёнсы, брачные импедансы! Про истерики, про ругань умолчу, поскольку это дело нужное, пар выпускающее.
Поведаю Вам о трёх своих, скажу по-молодёжному, обломах. По малости напишу, остальной компромат сами накопаете.
Большие надежды возлагались на семью Толстых – Льва Николаевича и Софью Андреевну. Видимый результат сорока восьми лет брака – тринадцать детей и огромное собрание сочинений. И если каждого ребёнка Софья Андреевна рожала по одному разу, то отдельные сочинения приходилось ей переписывать по нескольку раз. Она была и хорошей помощницей, и заботливой женой. Стабильной в своём отношении к мужу, к семье на всём протяжении семейной жизни.
Другое дело Лев Николаевич. Едва женившись, счастлив он был по самое некуда. Запись в дневнике после первой брачной ночи мы учитывать не будем. Да и была ли она. Обопрёмся на существующие документы. После десяти лет брака пишет Толстой тётке: «Моя жизнь всё та же, т.е. лучше не могу желать». Но к серебряной свадьбе иные настроения: «Могло быть и лучше», а незадолго до рокового исхода: «Я киплю в этом доме, как в аду…»
Такое вот падение количества счастья от 100 процентов до ноля. Если принять за ноль счастья – кипение в аду.
Диалог между графом и графиней незадолго до ухода из Ясной Поляны: