И вот тут явился персонаж, о котором мы уже знаем – Кийя. Помните: «Я – Кийа, младшая царица…
Уж я была женой второю.
Остаться ею бы навек!
Но чем-то больше, чем игрою,
Был занят этот человек.
Кийа родила Эхнатону сына. Он усадил её рядом с собою на трон и одарил синим венцом – знаком царской власти.
Когда с парадов и пожаров
Я возвращаюсь во дворец,
Уж я не женщина по жанру.
Я – фараон, я царь-отец.
В короне я. И муж увенчан.
Мы отдыхаем после дня.
И пляшет лучшая из женщин
И для него, и для меня.
Тут возможны поэтические вольности «египтолога» Аронова, но то, что Эхнатон больше жертва египетских предрассудков, чем муж, стало ясно.
Вот такие самые крупные мои «семейные» разочарования.
Крепко жму Вам руку, и до следующего письма.
-27-
Приветствую Вас, Серкидон!
А что же Гёте? А как же Пушкин? Два гениальных поэта то и дело выныривали в нашей переписке то влюблённостями своими, то строчками из произведений. И вот они – женатики…
Жён Гёте и Пушкина объединяло то, что они в творческий процесс не вмешивались, гениальных творений мужей читать не пытались. И слава богу!.. Ошибкой будет всех гениальных людей стричь под одну гребёнку. Кому-то требуется подставить плечо, а иному достаточно подставить бедро, проследить, чтобы был накормлен, мытый, бритый и улыбчивый.
1788 год. Гёте вернулся из Италии, где познавал «науку любви» с трактирщицей Фаустиной… «Какие странные сближения!» – воскликнул бы Пушкин. «Вот ведь какие фортеля иногда выкидывает чертовка-судьба!» – скажем мы. Ошибиться было невозможно. Как только Фаустина назвала своё имя, автор «Фауста» понял – это дар Мефистофиля, который следует принять незамедлительно. ..Поскольку незамедлительно следуют принимать всякие дары, а не только господние…
Но теперь дарительница плотской радости осталась за Альпами, и Гёте скучал, гуляя в одном из парков Веймара. Тут-то к нему и подошла молодая работница цветочной фабрики. Её звали Кристиана, она попросила помочь брату, который оказался без работы, при этом, живая и улыбчивая, она так лучилась здоровьем и молодостью, так извивалась налитым телом, что тут же получила приглашение мэтра продолжить общение вечером у него дома. В первый же их вечер молодая работница показала в беседке у дома поэта всё, чему была научена на цветочной фабрике, и… расстаться с такой мастерицей Гёте уже не смог. Провёл в дом и стал называть её то «дитя природы», то «маленький эротикон», то «сокровище в постели».
Чудесное это было время для поэта: ещё не остыло воспоминание о Фаустине, и уже осязаема – прикасаема и обнимаема – была Кристиана. Такое уже бывало в жизни многолюбивого Гёте, им уже написано:
«Это необыкновенное ощущение, когда в нас начинает зарождаться новая страсть, в то время как старая ещё не совсем отзвучала. Так иной раз, наблюдая заходящее солнце, посмотришь в противоположную сторону на восходящую луну и любуешься двойным светом обоих небесных тел».
Как ни прекрасны небесные тела, а женские – всё равно прекрасней, и кому, как не поэту-Гёте, знать об этом лучше иных… Под впечатлением от Фаустины-Кристианы написаны «Римские элегии». Можно представить себе, как завернувшись в тогу Овидия, читал Гёте гекзаметры своему благодетелю Карлу Августу, по случаю сократив имя его до Августа:
Я, исполняя совет, неустанной рукою листаю
Древних творенья – и здесь мне все дороже они.
Правда, всю ночь напролёт неустанно служу я Амуру:
Вдвое меньше умён – вдвое счастливей зато.
Впрочем, рукою скользя вдоль бедра иль исследуя форму
Этих прекрасных грудей, разве же я не учусь?
Мраморы только теперь я постиг, помогло мне сравненье:
Учится глаз осязать, учится видеть рука167.
Герцог, человек женолюбивый и весьма широких взглядов на отношения полов, был в восторге, но настоятельно просил эти стихи не публиковать, распространяя по возможности осторожно и лишь изустно. И не только эротическая составляющая смутила Его Королевское высочество. От элегий веяло языческой распущенностью, и никак в них не чувствовалось влияния ни Святого Писания, ни святых мучеников, ни христианства, одно лишь жадное наслаждение, одно поглощение красоты во всех её воплощениях. Красоты женского тела, в том числе. А когда поэт прочёл: