Именно поэтому для женщины это – десерт. Рыцарь идёт на третье после мужа и любовника. Он есть вишенка на торте.
После такого, возможно, жестокого определения, позвольте, Серкидон, представить Вашему вниманию слова о женщине одного средневекового рыцаря, имя которого пока тайна.
«… все почести мира не стоят любви и милостей прекрасной и знатной особы, твоей возлюбленной и повелительницы…»181,
«… в безобразном коренятся великие несчастья и неудовольствия… красоту же… отличает счастье и радость…»182
Дорогой Серкидон, сегодня я пораньше с Вами расстанусь, мне ещё надо забежать на почту за письмишком из издательства.
Крепко жму Вашу руку, и до завтра.
-30-
Приветствую Вас, Серкидон!
Имя рыцаря Вами так и не угадано… Даю ещё одну подсказку:
«Ничто в мире не сравнимо с красивой женщиной; либо пышно разодетой, либо кокетливо обнажённой и возлежащей на ложе…»
По моим расчётам, Серкидон, Вы должны сейчас же вскрикнуть: «Брантом!», поскольку этот отрывок из «Галантных дам» уже ранее цитировался в нашей легкомысленной переписке. Как возникала у нас цитата из «Галантных дам», так тут же указывалось скромно – Брантом.
Ныне этот французский дворянин у нас в гостях как рыцарь, поэтому назовём имя поклонника прекрасных дам полностью – Пьер де Бурдей, аббат де Брантом.
Человек, жизнь которого судьба разломала, как яблоко, на две половинки: одна половинка получилась сладкая, а вторая – кислая. Сладко-светсткая жизнь началась при дворе Генриха II. Пьеру пятнадцать лет. Надо ли говорить, какими глазами увидел юноша блестящий двор «Короля Прекрасные Сумерки». Двор, по которому «златым дождём разлилась и сверкала»183 поэзия Ронсара. Этот придворный поэт на всю жизнь (на обе её половинки) остался для восторженного Брантома кумиром, король Генрих II навсегда остался великим, фрейлины того двора запомнились самыми красивыми и соблазнительными, а фаворитка короля Диана де Пуатье…
О ней, о нём мы с Вами, Серкидон, говорили подробно. Знаем мы и о тайных муках супруги короля Екатерины Медичи, которая оказалась в этом любовном треугольнике заброшенной гипотенузой.
Читаем у Брантома:
«Один из владык мира сего крепко полюбил очень красивую, честную и знатную вдову, так что говорили даже, будто он ею околдован…Сие изрядно сердило королеву. Пожаловавшись на такое обращение своей любимой придворной даме, королева сговорилась с ней дознаться, чем так прельщает короля та вдова, и даже подглядеть за играми, коими тешились король и его возлюбленная. Ради того над спальнею означенной дамы было проделано несколько дырочек, дабы подсмотреть, как они живут вместе, и посмеяться над этим зрелищем, но не узрели ничего, кроме красоты и изящества. Они заметили весьма благолепную даму, белокожую, деликатную и очень свежую, облачённую лишь в коротенькую рубашку. Она ласкала своего любимого, они смеялись и шутили, а любовник отвечал ей столь же пылко, так что в конце концов они скатились с кровати и, как были, в одних рубашках, улеглись на мохнатом ковре рядом с постелью… Итак, королева, увидев всё, с досады принялась плакать, стонать, вздыхать, и печалиться, говоря, что муж никогда так с ней не поступает и не позволяет себе безумств, как с этой женщиной. Ибо, по её словам, между ними ни разу подобного не было. Королева только и твердила: ”Увы, я пожелала увидеть то, чего не следовало, ибо зрелище это причинило мне боль”»184.
В королевском любовном треугольнике более всего поражала пишущего миннезингера и была им воспета преданность «величайшего суверена, так пылко любившего знатную вдову зрелых лет, что покидал и жену, и прочих, сколько бы ни были они молоды и красивы, ради её ложа. Но к тому имел он все основания, ибо это была одна из самых красивых и любезных дам, какие только рождались на свет. И её зима, несомненно, стоила дороже, чем вёсны, лета и осени других»185.
Рыцарь способен на смелый поступок. Мы с Вами, Серкидон, помним, что Брантом, не боясь гнева уже могущественной королевы Медичи, навестил опальную Диану в её замке, где они вспоминали короля Генриха, добрые старые времена и себя молодых и счастливых…
Уезжал Брантом от Великой Мадам, от увядающей красоты со слезами на глазах. Если грозный самурай плачет только когда цветёт сакура, то рыцарь плачет только когда видит, как вянет женская красота, плачет не в силах примириться с могуществом разрушающего времени. Тем более, если ещё видны следы той красоты, которая доныне «не встречала такого бесчувственного сердца, чтобы оно осталось равнодушным»186.