В беседке какой-то миг было очень тихо. С крокетной площадки доносился сюда шумный гомон игры. Снаружи — общее веселье, громкие голоса, девичий смех, удары молотка по шарам. Внутри — женщина, едва сдерживающая слезы стыда и отчаяния, и мужчина, которому все это весьма наскучило. Анна призвала на помощь все силы своей души. Она была дочерью своей матери, в ней горела искра ее огня. От исхода их встречи зависела ее жизнь. У нее не было ни отца, ни брата, которые вступились бы за ее честь. Значит, ей самой надо говорить с ним, глупо упускать такую возможность. Анна смахнула слезы: еще успеет поплакать, в жизни женщины времени для слез — не занимать. Смахнула слезы и заговорила, гораздо мягче на этот раз.
— Вы, Джеффри, уже три недели гостите у брата. Имение Джулиуса всего в десяти милях отсюда. А вы так и не удосужились приехать к нам. Вы бы и сегодня не приехали, если бы не моя записка. Чем я заслужила такое со мной обращение?
Анна замолчала. Джеффри в ответ не обронил ни слова.
— Да вы слышите ли меня? — спросила она громче, подходя к Джеффри.
Джеффри как воды в рот набрал. Сносить подобное унижение было невыносимо. Лицо ее потемнело, предвещая новую бурю. Он заметил перемену в ее лице, но оставался невозмутим. Ожидая этой встречи в розовом садике, он испытывал нервное волнение, теперь же, в минуту объяснения, он пребывал в олимпийском спокойствии. До такой степени, что помнил — трубка-то у него не положена в футляр. И он решил уладить этот мелкий непорядок, а потом уже перейти к делам. Он вынул из одного кармана футляр, из другого трубку и при этом невозмутимо заметил:
— Продолжайте. Я весь внимание.
Анна размахнулась и вышибла из его руки трубку. Если бы у нее хватило сил, она бы и его вместе с трубкой швырнула на пол.
— Как вы смеете обращаться со мной таким образом? — воскликнула она гневно. — Ваше поведение низко. Скажите что-нибудь в свое оправдание!
Он и не подумал оправдываться. Он смотрел с откровенной тревогой на валявшуюся трубку. Она была такая красивая, стоила десять шиллингов.
— Сначала подниму свою трубку, — сказал он.
Лицо его расплылось приятной улыбкой — как он был хорош в эту минуту! — его бесценная трубка ни капли не пострадала, и он аккуратно убрал ее в футляр. «Слава богу, — подумал он. — Не разбилась». Он снова перевел взгляд на молодую женщину — весь его облик, движения являли собой верх непринужденного изящества, так выглядит сильный, хорошо тренированный человек в минуту покоя.
— Я взываю к вашему благоразумию, — попытался урезонить он Анну. — Какой смысл так обрушиваться на меня? Вы ведь не хотите, чтобы там, на площадке, нас услышали. Все вы женщины на один лад. Хоть кол на голове теши — никакой осторожности.
Тут он в ожидании ответа замолчал. Анна и не подумала отвечать, пусть говорит дальше.
— Послушайте, — продолжал Джеффри, — для ссоры ведь нет причин, и вы это знаете. Я не собираюсь нарушить данное обещание. Но что я могу поделать? Я ведь не старший сын. Я во всем завишу от отца, у меня нет ни единого фартинга. А я уже и так испортил с ним отношения. Как вы этого не понимаете? Вы леди и все прочее, я знаю. Но вы ведь только гувернантка. В ваших интересах, не менее, чем в моих, подождать, пока отец обеспечит мое будущее. В двух словах, положение таково: если я сейчас женюсь на вас, я человек конченый.
На этот раз ответа ждать долго не пришлось.
— Негодяй! Если вы сейчас не женитесь на мне, я погибла.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вам это хорошо известно! Да перестаньте с такой яростью смотреть на меня!
— А как прикажете глядеть на женщину, которая называет тебя в лицо негодяем?
Анна вдруг переменила тон. Агрессивность, свойственная человеческой натуре — пусть современные гуманисты говорят, что хотят, стоит лишь взглянуть на неотесанного мужчину, какой бы мускулатурой он ни обладал, невоспитанную женщину, как бы хороша она ни была, невоспитанного ребенка, как бы мил он ни был, сомнения отпадут сами собой, — эта агрессивность отчетливо сквозила сейчас в его взгляде, в тоне его голоса. Можно ли винить его в этом? Отнюдь! Разве воспитание, что он получил в школе, в колледже, направлено хоть в какой-то мере к смягчению этого предосудительного свойства человеческой натуры? Во всяком случае, не больше, чем воспитание, которое получали его предки, не знавшие ни школ, ни колледжей, пять столетий назад.
Было ясно, что один из них должен отступить. Женщина теряла больше, и отступила она.
— Имейте ко мне снисхождение, — тихо проговорила она. — Видит бог, я не хотела быть резкой с вами. Виновата моя вспыльчивость. Вы ведь меня знаете. Простите, что я не сдержалась. Но, Джеффри, согласитесь, моя жизнь в ваших руках.
Она подошла совсем близко к нему и умоляюще положила свою руку на его.
— Разве вам нечего мне сказать? У вас нет для меня ни доброго слова, ни взгляда? — Анна подождала еще секунду. Лицо ее опять резко переменилось. Она повернулась и медленно пошла к выходу.
— Простите, что обеспокоила вас, мистер Деламейн. Я больше не задерживаю вас.
Джеффри пристально посмотрел на нее. В ее голосе, в ее глазах появилось что-то совсем новое. Он крепко схватил ее за руку.
— Куда вы? — спросил он почти грубо.
Она ответила, глядя твердо ему в лицо:
— У меня остался один выход, хорошо знакомый многим несчастным женщинам. Мы больше не встретимся с вами, Деламейн.
Джеффри притянул ее к себе и заглянул ей в глаза. Даже ему стало понятно — он загнал эту женщину на край пропасти. И спасения ей нет.
— Вы грозитесь покончить с собой?
— Жизнь мне невыносима.
Джеффри отпустил ее.
— Клянусь Юпитером, она сделает, что говорит!
Придя к такому заключению, он ногой придвинул к ней кресло и знаком велел сесть. Анна испугала его, а мужчины его склада редко чего боятся. Когда им случается испытать страх, они впадают в неистовство.
— Да садитесь же! — закричал он.
Анна повиновалась.
— Может, у вас есть еще что-то мне сказать? — спросил он, сдобрив вопрос ругательством.
Нет! Нечего ей было сказать. Она сидела перед ним не шелохнувшись, безразличная ко всему на свете — так сидят женщины, для которых все в этом мире кончено. Джеффри прошелся по беседке и яростно ударил кулаком по спинке стула.
— Что же вы хотите?
— Вы знаете, что я хочу.
Он еще раз прошелся туда-сюда. Кажется, выбора нет. Или он уступит ей, или наберется храбрости и бросит — пусть делает, что хочет. Но тогда разразится чудовищный скандал, узнает отец…
— Послушайте, Анна, — наконец заговорил он. — Я мог бы кое-что предложить вам.
Анна подняла на него глаза.
— Что вы скажете о тайном браке?
Не задав ни единого вопроса, не возразив ни единым словом, она ответила так же твердо и прямо, как он спросил:
— Я согласна на тайный брак.
Джеффри сразу же пошел на попятную.
— Но, признаюсь, я не имею ни малейшего представления, как это устроить…
— Зато я имею, — прервала его Анна.
— Что? — воскликнул он. — Значит, все это время вы держали в голове тайный брак?
— Да.
— И все продумали?
— Все продумала.
— Почему же вы сразу не сказали об этом?
— Потому что, сэр, вы должны первый об этом заговорить, — ответила Анна высокомерно, требуя уважения, которое вправе была стократ ожидать от него.
— Прекрасно. Я и заговорил первый. Хотя придется все-таки с этим повременить.
— Ни одного дня, — отрезала Анна.
Сомнений не было, она приняла решение и ни за что на свете от него не отступится.
— К чему такая спешка?
— Вы разве ослепли? — проговорила она с новым приступом ярости. — Или, может, оглохли. Вы что, не видите, какими глазами смотрит на меня леди Ланди? Не слышите, как она со мной разговаривает? Эта женщина подозревает меня. Мое позорное изгнание — дело двух-трех часов.