Банкет подходил к концу. Длинный белый стол, аккуратный и формальный, напоминал реку подо льдом, с хрусталем, как кусочки льда, серебряными приборами, как сияющая вода в трещинах, с цветами, как острова в потоке. В денежном выражении фамилии людей, наполнявших зал, составили бы сумму, цифры которой выстроились бы в ряд длиной от одного конца стола до другого. Богатые и дорогие люди Голливуда собрались, чтобы отметить подписание пятилетнего контракта между мисс Хедди Леланд и «Уандер пикчерс».
На почетном месте сидела похожая на розу в облаке розового тюля, белого шифона и стразов, похожих на капли тумана, тонкая фигурка. Она сидела прямая, сдержанная, спокойная, вежливая, как того требовал случай, аккуратная вся, кроме волос, зачесанных со лба назад, непослушных, готовых улететь и забрать с собой это розовое облако прочь из этого ужасного места, где ей приходилось улыбаться, кланяться и прятать глаза вместе с желанием закричать. Слева от нее располагалась огромная сияющая улыбкой физиономия мистера Бамбургера и сияющие бриллиантовые запонки мистера Бамбургера. Справа сидел Уинстон Эйерс.
Он сидел неподвижно, молча, угрюмо; казалось, он лишился своих безупречных манер и забыл изобразить на лице подходящую случаю восторженную улыбку; он не показывал вовсе никакого энтузиазма; похоже было, что он не знает и не думает о том, где находится. Хедди вдруг поняла, что этот день, день, которого она дожидалась и добивалась таким адским трудом, не значил для нее ничего в сравнении с мыслями мужчины, сидевшего рядом. Он не пытался с ней заговорить. Она не поворачивалась к нему, а покорно улыбалась мистеру Бамбургеру, цветам, бесконечным громким фразам произносящих речи в ее честь:
«Мисс Леланд, чей несравненный талант… Мисс Леланд, блестящая юность которой… Голливуд рад приветствовать… Слава никогда так не улыбалась такому блестящему будущему… Мы, те, кто всегда в поиске великих и талантливых…»
«Мисс Леланд…» Уинстон Эйерс перехватил ее в темном коридоре, куда она сбежала, чтобы побыть одной, покинуть роскошный банкет незамеченной. Она остановилась. Все же кому-то ее не хватало; ему, хотя он, казалось, не замечал ее присутствия.
Она стояла неподвижно, белая, как статуя в темноте. Холодный ветер дул с голливудских холмов, раздувая ее юбку, как парус. Он приблизился. Остановился, глядя на нее. Взгляд не сочетался со словами, произнесенными тихим, насмешливым голосом:
— Я пренебрег своим долгом в этот великий день, мисс Леланд, — сказал он. — Считайте, что я вас поздравил.
Она ответила, не двигаясь:
— Спасибо, мистер Эйерс. И спасибо вам — за все.
— Не нужно, — пожал он плечами. — Теперь вам уже не понадобится моя помощь. — Она знала, что он хотел, чтобы это прозвучало насмешливо; но это было больше похоже на сожаление.
— Я рада этому! — вдруг сказала она, прежде чем поняла, что говорит, ее голос впервые ожил, страстный и дрожащий. — Я всем этим обязана вам, но хотела бы, чтобы это было не так. Только не вам. Кому угодно, но не вам. Благодарность — слишком сложная вещь, потому что она может… может… — Она не могла сказать этого. — Потому что она может занять место всего остального, пытаясь покрыть, объяснить все… Я не хочу быть вам благодарна! Не благодарна! Я хотела бы умереть за вас, и не из благодарности! Потому что я…
Она вовремя остановилась. Она не понимала, что говорит; конечно, подумала она, он тоже не мог этого знать. Но он стоял так близко сейчас. Она подняла на него глаза. Она знала, о чем говорят его глаза, она вдруг поняла это так ясно, что почти не обращала внимания на его слова, слова, которые пока еще боролись с тем, чему поддались его глаза.
— Вы ничего мне не должны, — сказал он холодно. — Я давно хотел вам это сказать. Знал, что я должен. Я выбрал вас не потому, что что-то в вас увидел. Я такой же идиот, как другие. Это была шутка, выходка — чтобы доказать что-то неважное кое-кому еще менее важному. Когда-нибудь я расскажу вам эту историю. Я не заслуживаю вашей благодарности. Я ничего от вас не заслуживаю. Я не думал, что для меня что-то может иметь значение. Но кое-что имеет. — Он закончил мрачным, тихим голосом, все еще суровым, все еще холодным, но что-то сломалось в этой холодности: — Потому что я люблю вас.
И это был не насмешливый, циничный писатель, что обнял дрожащую белую фигурку и чьи голодные губы встретились с ее…
— О, боже, боже, — говорил Уинстон Эйерс, входя с Хейди Леланд в свою квартиру три дня спустя, — не только кинокарьеры зависят от случая!