Он закрыл дверь и прислушался. Он мог слышать стон волн снаружи, и шаги охранников на стене, и шуршание ее длинного платья по полу соседней камеры.
После полуночи, когда монастырские башни растворились в черном небе, и только коптящие фонари охраны плыли в темноте, кто-то постучал в дверь Джоан. Она не спала. Она стояла у голой каменной стены, под бледным прямоугольником зарешеченного окна, и зажженная свеча выхватывала из темноты белые пятна ее рук и склоненного лица. Воск от свечи застыл в длинных струйках поперек стола. Она колебалась одну только секунду. Она затянула складки своего длинного черного халата и открыла дверь.
Это был не комендант Кареев, это был Михаил.
Он положил руку на дверь, чтобы она не могла ее закрыть. Его губы были сжаты, но глаза колебались, измученные, молящие.
— Тихо, — сказал он, — я должен был увидеть тебя наедине.
— Убирайся отсюда, — шепотом приказала она, — сию секунду.
— Фрэнсис, — умолял он, — это… это невозможно. Я не понимаю… Я должен услышать хоть слово…
— Я не знаю, кто вы такой. Я не знаю, чего вы хотите. Дайте мне закрыть дверь.
— Фрэнсис… Я должен… Я не могу… Я должен знать, почему ты…
— Если вы не уйдете, я вызову коменданта Кареева.
— Да, позовете? — Он дерзко поднял голову. — Ну, я бы взглянул, как вы это сделаете.
Она открыла дверь шире и крикнула:
— Товарищ Кареев!
Ей не пришлось звать дважды. Он распахнул дверь и оказался лицом к лицу с ними, рука на пистолете у ремня.
— Я приехала сюда не для того, чтобы мне досаждали ваши заключенные, товарищ Кареев! — сказала она уверенно.
Комендант Кареев не произнес ни слова. Он дунул в свисток. Из конца длинного коридора, стук тяжелых сапог отдавался эхом в камерах, на его зов явилось двое стражников.
— В карцер, — приказал он, указывая на Михаила.
В глазах Михаила больше не было отчаяния. Презрительная улыбка застыла в уголках его рта. Рука поднялась ко лбу, салютуя Джоан.
Она стояла неподвижно, пока шаги охранников не замолкли в темноте под лестницей, уводя Михаила. Он посмотрел на ее шею, белую на фоне черного халата.
— Но, в самом деле, — сказал комендант Кареев, — в чем-то он был прав.
Он не понимал, принадлежит ли мягкое тепло под его руками бархату или телу под тканью. На одну секунду ему показалось, что ее глаза потеряли свое твердое спокойствие, что они беспомощны и испуганны — совершенно детские, как и пушистые белые волосы, падавшие на его руку. Но ему было все равно, потому что затем ее губы расплылись в улыбке и снова скрылись под его губами.
II
Джоан распаковывала чемодан. Она вешала свою одежду на ряд гвоздей. Совсем немного света падало из зарешеченного окошка, ровно столько, чтобы заставить мерцать шелка и кружева, подрагивавших в нише, предназначенной для монашеских ряс.
Свет, казалось, исходил от моря; небо, мертвенносерое, висело над ним, отражая чужое сияние. Ртутные волны неустанно двигались: они, казалось, не двигались к берегу; они кипели и сталкивались, взбешенные, клочья пены мелькали и исчезали мгновенно, словно море было огромным котлом.
Из своего окна Джоан могла видеть статую святого Георгия на карнизе. Его огромное, нелепое лицо смотрело прямо на далекий горизонт, не наклоняясь над драконом под копытами своей лошади. Голова дракона нависала над морем, серая, словно последние капли крови уже давно упали из распахнутой пасти в море.
Джоан вешала шаль, чтобы закрыть нишу, квадратный кусок льна, тяжелый от вышитых крестов. Комендант Кареев вошел в тот самый момент, когда она ушибла молотком палец, пытаясь вогнать гвоздь в твердую, деревянную раму ниши.
— Это все вы виноваты, — сказала она и улыбнулась в безмолвном приветствии. — Вы обещали мне помочь.
Он взял ее руку без колебаний, властно и с тревогой посмотрел на маленькое красное пятнышко.
— Мне очень жаль. Сейчас я для вас его прибью.
— Вы оставили меня совсем одну уже трижды этим утром.
— Простите, мне нужно было идти. Нарушение внизу. Один из этих дурней отрубил себе палец на ноге.
— Несчастный случай?
— Нет. Безумие. Он думал, что его пошлют в больницу на материке.