— Кажется, нашла. — Торжествующий голос Джоан встретил легкое урчание в динамике.
Взрывная волна джаза ворвалась в комнату, как ракета, из динамика, поднимаясь и разрываясь на цветные всполохи под темными сводами.
— Заграница… — произнес один из мужчин, затаив дыхание, будто говоря: «Небеса».
Музыка оказалась концовкой танцевальной мелодии. Она резко оборвалась в реве аплодисментов. Это был очень необычный звук для библиотеки. Мужчины ухмыльнулись и тоже захлопали.
Голос произнес что-то в нос, на французском. Джоан перевела:
— Это «Кафе Электрик», Токио, Япония. Сейчас мы услышим легчайшую, веселейшую, безумнейшую мелодию, которая когда-либо захватывала европейские столицы: «Песню танцующих огней».
Это было испытанием, оскорблением — взрыв смеха на Страстном острове.
Это было похоже на луч света, разбитый зеркалом; его сверкающие частицы взлетели, танцуя, в музыке, пьяной своим весельем. Это был голос фонарей на сверкающем бульваре под темным небом, электрических знаков, автомобильных фар, алмазных пряжек на танцующих ногах.
Все еще на коленях перед приемником, как жрица перед источником жизни. Джоан заговорила. Она говорила для мужчин, но ее глаза были направлены на коменданта Кареева. Он стоял у двери. С одной стороны его была фреска, изображающая святого, жарящегося на костре, с лицом в блаженном экстазе, низводя все муки и терзания плоти перед славой небесной; с другой стороны — плакат с огромной машиной и муравьеподобными людьми, в поте лица трудящимися у ее огромных рычагов, и подписью: «Наш долг — это наша жертва красному коллективу и коммунистическому государству!»
Джоан говорила:
— Bje-то танцуют под эту музыку. Это не так далеко. На этой же самой земле. Там мужчина держит женщину в своих руках. У них тоже есть долг. Это долг смотреть друг другу в глаза и улыбаться жизни, что превыше всех сомнений, всех вопросов, всех печалей.
Откинув назад голову, на темных алтарных ступенях, напряженная, внимательно слушая песню, она казалась священным подношением божеству, которому она служила. Свет свечей тонул в ее волосах, как в нимбах святых.
Она не чувствовала взгляда Мишеля. Она улыбалась коменданту Карееву.
Комендант Кареев не проронил ни слова. Он подошел к алтарю. Повернул рычажок приемника не глядя, направив взгляд только на нее. Он крутил его, пока не нашел голос, говорящий с суровыми, знакомыми партийными интонациями:
— …и в завершение этого собрания работников Первой московской текстильной фабрики, позвольте мне напомнить вам, товарищи, что только одна преданность есть в нашей жизни — наша преданность великой цели мировой революции.
Присутствующие зааплодировали. Другой голос объявил:
— Товарищи! Мы закрываем наше собрание нашим великим гимном — «Интернационалом»!
Медленные, величественные ноты красного гимна торжественно зазвучали в воздухе.
— Всем встать! — скомандовал комендант Кареев.
Казалось, красные флаги развернулись под сводами, под белоснежным одеянием Иисуса. Казалось, барабаны пробиваются через голоса хора, голоса и шаги людей, послушно, уверенно идущих в бой, готовых пожертвовать жизнью во имя общей цели.
Комендант Кареев не сказал ни слова. Он посмотрел на Джоан, его губы слегка улыбались, и его песня давала ей ответ.
Джоан поднялась. Прислонилась к приемнику. Посмотрела на него, спокойная, непобежденная. Ее губы расплылись в медлительной, загадочной, снисходительной улыбке.
IV
За окнами библиотеки падал снег. Он собирался на подоконниках и постепенно закрывал их собой целиком. Белые снежинки безмолвно падали с неба и разбивались о толстые оконные стекла, застывая на них рваными пушистыми звездочками. От этого в библиотеке становилось темнее. У алтаря горели новые свечи.
У коменданта Кареева были длинные и сильные пальцы. Он крепко и расчетливо хватал ими вещи, словно нажимая на курок заряженного пистолета. Комендант Кареев нетерпеливо крутил шкалу радиоприемника.
— Не могу отыскать, дорогая, — сказал он. — Похоже, сегодня никто не будет играть нашу «Песню танцующих огней».
Рука Джоан накрыла его руку и неспешно стала искать нужную станцию вместе с ним. Она склонилась над Кареевым и прижалась щекой к его лбу, прядь ее светлых волос скользнула вниз к его виску, закрыв ему обзор, и сплелась с кончиками его ресниц.
И среди прочего невразумительного шума они наконец услышали знакомую мелодию. К ним будто скользнула призрачная рука из внешнего мира, опуская занавес из беспорядочных нот поверх гнущихся под тяжестью снега окон и побуждая коменданта Кареева улыбнуться весело и охотно. Столь юное ощущение радости, казалось, разгладило его суровые морщины.