Она заговорила медленно, не меняя тембра, лениво и безразлично:
— Я не сяду на этот корабль, Мишель. На него сядет кое-кто другой.
— И кто же это будет?
— Ты.
Он уставился на нее, потеряв дар речи.
— Продолжай растапливать печь, — велела она.
Он повиновался. Она склонилась к нему и быстро, страстно прошептала:
— Послушай меня внимательно. Ты сядешь на корабль. Ты спрячешься в хранилище. Комендант не станет делать обход этой ночью, я прослежу за этим.
— Но…
— Вот ключи к входной двери и к воротам. На стене лишь один часовой, который наблюдает за дорогой к причалу. Не отрывай от него глаз. В полночь его устранят.
— Как?
— Предоставь это мне. Как только увидишь, что его больше нет, — бегом беги к кораблю.
— А ты?
— Я остаюсь здесь.
Он уставился на нее. Она прибавила:
— Остаюсь совсем ненадолго. Чтобы он не смог обнаружить, что ты сбежал. Не волнуйся. В этом нет никакой опасности. Он никогда не узнает, кто помог тебе.
Он взял ее за руку.
— Фрэнсис…
— Дорогой мой, ни слова. Прошу тебя! Я три долгих месяца ждала этой самой ночи. Мы не можем позволить себе никакой слабости. Мы не можем отступить. Это наша решающая битва. Понимаешь?
Он медленно кивнул. Она прошептала:
— Я присоединюсь к тебе в свободной стране, где мы вычеркнем эти два года из нашей жизни, запечатаем их и никогда вновь не откроем.
— Но я хотел бы снова прочесть о том, что ты для меня сделала.
— Есть лишь одно то. что я хочу, чтобы ты прочел и накрепко запомнил. Одна вещь, которую я напишу поверх всего того, что с нами приключилось за эти годы, — я люблю тебя.
Они услышали звук шагов Кареева снаружи. К тому моменту, как он собрался войти, Мишель уже был у порога. Джоан присела у дверцы печки, в чьем нутре задорно пылало яркое пламя. Она громко сказала Мишелю:
— Спасибо тебе, в этой комнате тепло. Сегодня ночью я буду себя чувствовать гораздо лучше.
V
Остров был окутан голубоватым свечением луны, блестящей на небосводе, словно белоснежный кусок сахара. Темные тени оставляли зияющие черные следы на земле с заостренными краями. Небо, развернувшееся словно черная пропасть над всем этим, мерцало в белой пене стремительно проплывающих по нему созвездий, и пена эта была схожа с той, что оставалась едва видимой на фоне черных скал после очередного беспощадного удара волны о них. На черной пропасти моря белели первые тени проступающего льда.
В монастыре горел свет. Входная дверь была заперта на ночь. Серый флаг боролся с ветром на верхушке башни.
Мишель сидел в темноте на своей раскладушке и наблюдал за внешней стеной. Часовой медленно прохаживался по ней взад-вперед. Лампа в его руках казалась Мишелю злобным красным глазом, поглядывающим на него. Его шарф дрожал на ветру.
Сосед Мишеля по комнате, пожилой профессор, уже лег спать. Но сам он не мог заснуть. Он вздыхал в темноте и мастерил знак в виде креста.
— Ты не собираешься спать, Мишель?
— Пока нет.
— Почему на тебе пальто?
— Мне холодно.
— Забавно, мне вот здесь душно… Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Профессор отвернулся к стене. Затем он вздохнул и снова повернулся к Мишелю.
— Ты слышишь море отсюда? Оно вот так билось о скалы уже много столетий. Оно стонало задолго до того, как появились здесь мы. И будет стонать даже после того, как мы исчезнем.
Он сделал знак в форме креста. Мишель следил за лампой часового.
— Мы бродим в потемках, — продолжал профессор. — Человек потерял способность отличать прекрасное. А на нашей земле его еще столько… Той красоты, которую человеческая душа может оценить, лишь отринув все прочее. Но сколько людей хоть иногда размышляет над этим?
Из темноты его комнаты окно комнаты коменданта Кареева обретало длинный и тусклый синеватый контур. Лунный свет выстраивался в длинную тонкую дорожку на земле, поделенную на части и направляющуюся в сторону древнего собора. В темноте окна угадывалось очертание головы Джоан, откинувшейся на кресло, ее лицо было бледно-белым, и на ямочках ее щек блуждали синеватые тени, как и под подбородком, на груди; ее губы, темные, мягкие и нежные, блестели при свете луны. Тьма поглотила ее тело, остались видны лишь бледные руки, лежащие на коленях, а в этих руках покоилась голова коменданта Кареева, вставшего перед ней на колени. Он не двигался. Пламя единственной в комнате свечи не доставало до них. Его темные волосы коснулись ее бледных запястий, и он прошептал: