— Скажи мне, кто ты, — попросила она, опершись о стул. — Я сохраню твой секрет, только скажи, кто ты.
— Сохранишь мой секрет? О чем ты?
Она покачала головой, не зная, что ответить.
— У меня такое чувство, словно я схожу с ума, Дж... — Она запнулась, не договорив, и повернулась к нему лицом. — Я никому не скажу, обещаю. Ничто не изменится, но мне нужно знать.
— Я бы сам хотел это знать! — печально ответил он.
Софи, шокированная, уставилась на него, ошеломленная вопросами, стремительно проносившимися у нее в голове. Они молоточками стучали в висках.
— Ты — не он, — произнесла она с непререкаемостью смертного приговора. — Тогда откуда ты так много обо мне знаешь? Даже интимные подробности? Никто не знал о нашей игре в угадайку. О Пилсон-Крик. О гадальной косточке. Никто!
Внезапно Софи повернулась, и направилась в спальню. Вернувшись, она прижимала к груди кепочку из «Крутого Дэна». Голос ее звучал пронзительно:
— Откуда ты узнал про эту кепочку? И почему купил мне ее? Как ты посмел это сделать!
Он хотел что-то ответить, но она ему не позволила. Ничего из того, что он мог сказать, не утишило бы ее гнева. Он растоптал единственное, что оставалось у нее от прошлого. Софи вспомнила фильм, в котором два человека сидели в одной тюремной камере в какой-то из стран третьего мира. Они думали, что им никогда оттуда не выйти, поэтому рассказывали друг другу все свои секреты, делились самыми заветными воспоминаниями. Один из них умер, а другой сбежал. И надел на себя личину погибшего.
Всматриваясь в лицо сидящего перед ней мужчины, Софи задавалась вопросом: ну как он может быть настолько похож на Джея? Это казалось сверхъестественным.
— Ты сидел с Джеем в тюрьме, да?, И он рассказал тебе обо мне?
Джей громко вздохнул:
— От того времени у меня в памяти сохранились лишь отрывочные вспышки воспоминаний. Врачи сказали, что я подсознательно блокировал память. Но, полагаю, могло быть и так, как ты говоришь. Вероятно, я знал Джея Бэбкока и перевоплотился в него. Но сделал это неосознанно.
Софи поняла, что он действительно не знает ответов на все эти вопросы.
— Но как ты сам себе это объясняешь? — спросила она. — Если ты не Джей, откуда у тебя его память? — Откуда ты знаешь, как я таяла, когда он ко мне прикасался, как кричала, когда мы предавались любви? «Откуда ты можешь знать такие вещи?»
Джей обошел вокруг стола и пододвинул ей стул, явно ожидая, что она сядет. Он хотел дать ей отдохнуть и скорее всего не собирался продолжать разговор, если она не захочет. Ничего не было сказано. Но все стало понятно без слов. — Существуют возможности трансформировать память, — сказал он, когда они снова сидели за столом. — Все они экспериментальны. Есть даже способ хирургическим способом перенести память от одного человека к другому — трансплантировать, так сказать, хотя это никогда еще не проделывали на людях.
— Тебе передали память Джея?
— Когда я очнулся в швейцарской клинике, перед моим мысленным взором мелькали образы, словно кадры кинохроники — отрывочные картинки, наполненные подробностями, голосами. Я слышал голоса — твой, свой. Я все это видел, но ничто не затрагивало моих чувств. У меня было ощущение, будто я просматриваю черно-белую видеозапись собственной жизни или чьей-то чужой жизни.
— Это сотворили с тобой в Швейцарии? Но кто? И зачем?
— Я не знаю, кто это сделал, и делалось ли что-либо вообще, но я знаю, что Эл — один из очень немногих в мире людей, которые обладают необходимыми для этого знаниями и навыками. Всю свою жизнь он посвятил нейрофизиологии памяти. Он знает все, что только можно об этом знать.
Холодильник судорожно вздрогнул, и Софи испуганно всплеснула руками. Смешно, что она принимает так близко к сердцу состояние этого древнего агрегата. Но она привязывалась к вещам, к глупым вещам. Любым.
— Много лет назад он со своей командой работал над экспериментальным препаратом, воздействующим на память, который предполагалось использовать в связи с весьма спорным процессом, названным преобразованием памяти на генетическом уровне — той самой хирургической операцией, о которой я упомянул. Это было любимое детище Эла, хотя уже ранние испытания вызвали неодобрение в ученом мире. Все думали, что Эл так упорствует из-за Ноя, но теперь я начинаю в этом сомневаться.
— Так ты думаешь, что это... Эл?
Если он и расслышал недоверие, прозвучавшее в ее вопросе, то не обратил на него внимания. Он потрогал себя за ухом и тряхнул головой.
— На мне нет никаких шрамов, ничего, что свидетельствовало бы о перенесенной операции, хотя при сегодняшних микротехнологиях это ничего не значит. Но на твой вопрос я отвечаю: да, я думаю, это Эл. Только не знаю, что именно он сделал.