— По — моему, тоже, — Машка сопнула носом и повесила куртки на спинку стула. — Но нам тесно.
Я зафыркала и тоже пристроила свое пальто на стул.
— Нина, ты бы халат сняла, — хмыкнув, предложила Машка. — А то, что о нас люди подумают!
— Тьфу ты, — я стала сдирать с себя халат. — Забыла напрочь!
— Девушка, а вы врач, да? — с соседнего столика ко мне обращался подвыпивший мужичок.
— Я? Я врач, да, — не стала спорить я. — Только вам ко мне рано еще, мужчина!
— Чегой-то? — не сразу въехал мужичок.
— Я патологоанатом, — мило улыбнулась я, под Машкино хихиканье. Мужской интерес ко мне увял, не успев трансформироваться в головную боль, и Машка, финально хрюкнув, спросила:
— Морочим людям голову, да?
— А ты прикинь, что бы началось, если бы я ему честно ответила, что я массажист, — предложила я, слегка раздражаясь.
— Ну да, — согласилась подруга. — В следующий раз говори, что ты проктолог. Тоже интересно сразу отпадет.
— Не факт, — усмехнулась я. — А вдруг у человека проблема по профилю?
— Риск есть, — признала Машка, оживляясь. Оживление относилось к пицце, замаячившей на горизонте. Некоторое время мы сосредоточенно ее уничтожали, а Машка учила Вадьку вести себя в общественном месте. Ребенок из вредности шумел и порывался побегать по залу, Машка эти попытки безжалостно пресекала, я за всем этим наблюдала и тихо маялась от нехороших предчувствий.
— Ты чего скуксилась? — неожиданно спросила зоркая подруга. Я поморщилась и покрутила в воздухе ладонью. — А словами?
— Маетно мне, — вздохнула я.
— По поводу, или как? — тут же стала уточнять Машка.
— Да как тебе сказать, — затосковала я еще больше.
— Словами, — рыкнула подруга, а я сморщилась еще сильнее. Сформулировать мои смутные и неясные предчувствия было делом нелегким.
— Вадьку побереги, — выдавила я неохотно, а с Машки мигом слетела вся бравада.
— У тебя опять эти… Видения, дежа вю, или как оно там?
— Нет у меня видений, что я, баба Ванга, что ли? — проворчала я, отпивая сока. Меня немного попустило, и я подняла взгляд на подругу. Машка отдала на растерзание ребенку свой телефон, и теперь беспокойно меня рассматривала.
— На бабу Вангу не тянешь, — согласилась она. — А чувствуешь себя как?
— Нормально, — удивилась я. — А что?
— Передачу смотрела я недавно, — Машка помигала мне бровями. — Там в аккурат про людей икс говорили. Что их поначалу, когда дар только проявляется, коматозит со страшной силой. С непривычки.
— А про детей индиго там ничего не рассказывали? — кисло спросила я. — Какой дар, нафиг?!
— Индиго это цвет такой, при чем тут дети, — пробормотала подруга.
— Ну, как же, — язвительно продолжила я. — Ребенок-индиго — только что письку в рюмку совал, а тут же Солженицына читает!
Машка фыркнула в кружку с чаем и укоризненно на меня посмотрела.
— Нина!
— А что, — продолжила резвиться я, — ты вон рен-тв смотришь, а я Камеди. И там и там достоверность информации примерно одинаковая!
— А зачем письку в рюмку совать? — подал голос ребенок, и мы с Машкой схватились за голову.
— Совершенно не нужно ее никуда совать, — строго сказала Машка. — Это просто шутка такая, очень глупая! — последнее относилось ко мне и Камеди, очевидно, и я фыркнула.
— Увижу с рюмкой — голову откручу, — пообещала любящая мать, и Вадька кивнул, принимая угрозу к сведению.
— Мам, а давай мороженого! — предложил Вадька.
— С ума сошел? — окончательно обозлилась Машка. — Снег на дворе, какое мороженое?! Опять болеть?
— Мы же не на улице, — резонно ответил Вадька, а я снова непедагогично фыркнула, за что тут же огребла пинок по голени под столом.
— Предлагаю по пирожному, — возвестила я, пытаясь хоть как-то реабилитироваться. Идея всем понравилась, и через пару минут мы увлеченно пробовали сладости из чашек друг друга.
— Нин, ты как вообще? — неожиданно спросила Машка, а я неопределенно пожала плечами.
— Да нормально, в общем-то. Как будто. Непривычно очень, — выпалила я, наконец.
— Ну да, — кивнула подруга, облизывая ложку. — Как еще-то. Вы пять лет женаты были, до этого почти три года встречались, итого восемь лет.
— Ужас какой, — пробормотала я, расстраиваясь. — Это в следующем году будет десять лет, как я школу закончила, вот страх-то!
— А в чем страх-то, Нинусь?
— Да в том, — с досадой сказала я, — что я за эти десять лет ничего не добилась, не достигла, не повидала…
— Себя не показала, — весело подсказала Машка, и я злобно на нее уставилась. — Ерунду не городи, Нина.
— Жизнь у меня ерунда, — пробормотала я.
— Жизнь слишком странная и загадочная штука, чтобы ее можно было измерить количеством побед, или поражений, увиденных или неувиденных мест, или не показанных мест…
— Маша! Я только о том, что я как была десять лет назад… никем, так этим же никем и осталась.
— Мда, — протянула подруга и подперла щеку ладонью, и с тоской обвела зал взглядом. — Тяжелый случай с нашей коровой.
— Ну тебя, — пришла я в крайнее раздражение. — У меня даже ребенка нет.
— Не торопись, — серьезно посоветовала Машка. — И поверь мне, ребенок — не панацея от депрессии. Прости меня. Я больше не буду спрашивать, как ты.
— Да при чем тут…
— При том, что я дура и тебе душу разбередила. И вообще, мы сто раз уже все обсудили, обжевали, пережевали, пережили…
— С этим я вполне справляюсь сама, в плане разбередить душу и все такое, — заверила я подругу, возвращаясь к нормальному расположению духа. — Осталось ответить самой себе на один вопрос, и можно смело шагать в будущее.
— Боюсь даже спрашивать, что это за вопрос такой, — пробормотала подруга, одевая сына.
— Вопрос, Маня, простой до безобразия. Все случилось так, как случилось, потому что я плохая, или потому что он козел.
— Он мудак, — авторитетно заявила Машка. — И никогда мне не нравился.
— А вопрос, если копнуть глубже, звучит так: «как проще — обвинить во всем его, но и признать, что за восемь лет не разглядела истинную суть человека и бездарно просрала лучшие годы. Или же признать за собой вину и ступить на путь самопознания и самосовершенствования.»
Машка длинно присвистнула и оглянулась на окна пиццерии.
— Тебе чай с коньяком, что ли, подали? Подарок от шеф-повара?
— Дура, — беззлобно констатировала я.
— Ты зато умная за двоих, — хмыкнула Машка. — Давай хоть по порядку.
— Давай, — согласилась я.
— Он мудак. Примем это как данность. И мудаком он был всегда, просто тебя это не касалось по двум причинам. Или по одной.
— Это как? — против воли заинтересовалась я.
— Просто он любил тебя, и не проявлял свои… мудаковские свойства. — Невозмутимо растолковала Маша. — А ты любила его, и все тревожные звоночки с энтузиазмом оправдывала перед собой, друзьями, родней и всеми прочими. Итог один — вы друг друга любили.
— Маш, я не уверена, что так бывает. — Запротестовала я. — Ты щас какую-то фееричную розово-очковую идиллию нарисовала…
— А не так было дело? — хладнокровно осведомилась безжалостная Машка. — Я продолжу. Итак, прошла любовь, завяли розы, и вся его мудачья натура поперла со всех щелей, пошатнула твою и так подвявшую феерию, и вот мы имеем результат.
— А в чистом остатке — что так, что так, я дура. — Задумчиво проговорила я, останавливаясь. Мы пришли в Машин двор, и теперь ребенок рвался потоптать снежную целину, хрупким снежком прикрывшую холодную черную землю.
— Ты там что-то про путь развития и самосовершенствования говорила складно, — прищурилась подруга.
— Мам, можно я с горки скачусь? — дернул ее Вадька.
— Только не на заднице, — предупредила она, и мы встали в паре метров от их подъезда. Вадька усвистался на горку, а мы вернулись к теме разговора.