Таня ходила в походы, чтобы на время забыть себя – злую и несчастную – и стать другим человеком – простым, добрым, смиренным и стойким. Получалось лишь отчасти, но и этого было довольно. Потом, вернувшись домой, она с удовольствием вспоминала, что почти две недели у нее не было ни привычной тоски, ни привычного стыда за себя, ни даже ее тела – надоевшего, некрасивого, жалкого. Все сдирал холод, скудная еда, сырые ноги. Оставалась только душа. В каком-то смысле Таня в походах становилась бесплотной. Нет, руки и ноги у нее были, и их ценность была поважней, чем в городе, но исчезала некая женская телесность, с помощью которой Танюша привыкла себя осознавать и представлять в чужих глазах: в восемнадцать лет – с гордостью, в тридцать семь – с отчаянием. В походе она освобождалась от этого застарелого груза и становилась просто совокупностью чувств: чувством упругости снега, по которому так неожиданно споро бегут сегодня лыжи, восхищением заснеженными елями-великанами и счастьем, которое только здесь ей и удавалось испытать. А потом избирательная послепоходная память стирала плохие ощущения и оставляла лишь хорошие. Сколько раз, уставшая, замерзшая и обозленная на своих довольных, веселых и сильных друзей (которые, казалось, не замечали ни холода, ни сырости), Танюша клялась себе, что никогда более не пойдет в поход; что эта глупость – в последний раз. Но в тепле, просохшая и накормленная, ее тоска вновь оживала и, стоило вернуться, Танюша уже мечтала о новом походе. Потому что без них никакого смысла в ее жизни не было.
…
Перепаковка вещей и продуктов длилась недолго. Ион отдал своим товарищам часть общественного снаряжения, что ехала в его рюкзаке – в воздухе замелькали бухты веревок, тряпичные свертки с чем-то увесистым, забренчали котлы в чехле – а на их место запихал плотно обмотанные скотчем пакеты с крупами и сухарями. Не дожидаясь, пока он закончит, обе группы уже вышли на лыжню. Даже Серега, устав топтаться на морозе, сипло сказал, что дождется Иона на первом привале, и побежал догонять своих. Застегнул рюкзак, в последний раз хлопнул по плечу бывшего штурмана и зашагал в другую сторону Ярик. Одна Танюша стояла посреди пустой поляны, придерживая рукой свой рюкзак. Она еще не успела справиться с изумлением и радостью, и потому даже не сообразила, что ей вообще-то давно полагается идти. И уж тем более – не таращиться так беззастенчиво на молодого красивого парня.
Ион закрыл клапан, подтянул лямки и вопросительно взглянул на нее.
- Гм, я надеюсь, ты тут не остаешься?...
Танюша встрепенулась и тут же густо покраснела. А лицо Иона вспыхнуло веселой улыбкой.
- А то как-то глупо получится – я же бросил своих, можно сказать, исключительно ради дамского общества. А дамы что-то не торопятся на выход, а?
Комплимент был нелогичный в квадрате: в покинутой Ионом группе с дамским обществом было более чем в порядке, да и в новой компании Танюша была не тем человеком, от отсутствия которого это общество сильно бы потеряло. Но у потухшего костра в этот момент не было никого, кто мог бы заметить это противоречие. Глядя в глаза Иона, Танюша поняла, что он ничуть не кривит душой, стараясь ее порадовать, но вправду видит в ней женщину, достойную если не любви, то хотя бы того, чтобы в ее «дамском» обществе было приятно находиться. Впервые за много-много лет мужской взгляд не проходил сквозь нее равнодушно-вежливо, но с явным удовольствием на ней остановился. И уже одного этого было достаточно, чтобы куда-то исчез мороз, чтобы снег засиял, как рассыпанное по лесу солнце, и чтобы наступила весна.
Новоиспеченный участник коллектива сразу оправдал себя. Ион, или Иончик, как стали его называть, помнил не только каждый извив реки, но и каждую приметную ель, скальный обрыв на крутом берегу и площадку, где можно было удобно и безопасно остановиться на отдых. Лыжню, пробитую его группой, уже успело занести вчерашним снегопадом; приходилось тропить почти что заново. Но скорость от этого не уменьшилась – во всяком случае, скорость штурмана, идущего впереди всех. Удивительно, как он ухитрялся преодолевать глубокую снежную целину почти бегом, так что остальные, ехавшие уже по готовой колее, от него отставали. Ион помнил все опасные вымоины, скрытые сейчас под свежим снежным наметом, и заранее вел группу в обход. Двигаясь по пологому склону русла, он вдруг неожиданно сворачивал на противоположный – крутой. Не успевал Серега, запыхавшись, издали прокричать, а в чем дело, как все выяснялось – за очередным поворотом речки на месте пологого берега вдруг вырастал скальный прижим, а под ним – окошко бурлящей воды, с которой не справился снегопад. Серега уважительно поднимал брови, оценив, сколько бы им пришлось топать назад, не знай они об этом прижиме. Переходить с одного берега на другой можно было отнюдь не везде, стремнина обозначалась вдоль всего русла пунктиром открытых окошек. На одном из переходов Ион решительно пошел тропить наверх среди деревьев, намереваясь обойти участок русла по высокому берегу. Догнавшему его Игорьку он объяснил, что внизу за поворотом – непроходимый обрыв и большая полынья. Так и вышло: сверху вспотевшая, замученная на подъеме группа увидела живописнейший вид, пройти который по низу было бы весьма затруднительно. Масштаб карты, хоть и весьма подробный, такой мелкий рельеф не отражал; тут нужен был опыт прохождения, и группа получила его в лице Иона.
- Все норм. Штурман зачетный, - коротко кивнул Игорек Сереге, задержавшись, чтобы отдышаться.
- Будем считать, что тушенку он отработал, - усмехнулся Серега в ответ.
Он намекал на то, что в «приданом» Иона не было ни единой банки тушенки – главной походной ценности. Понятно было, что Марианна не могла ее выделить: все банки были строго сосчитаны, и отдать одну значило бы обескровить ужин для всей группы. В свою очередь, из-за этого норма тушенки на человека в серегиной группе уменьшалась (тогда как в группе Ярика, наоборот, увеличивалась). «Эх, вот бы он еще и вегетарианцем оказался», - мечтательно подумал Серега. Хотя на вегетарианца он был мало похож – те обычно не курят и не пьют, а Ион и курил, и от вечерних двадцати грамм разведенного спирта не отказался.
Сейчас он быстро-быстро буравил снег на спуске, ловко лавируя между елями, словно ехал не на широких туристских лыжах, отягченный рюкзаком, а катался налегке где-нибудь на горнолыжном курорте. Иногда он оглядывался и виновато улыбался: мол, вы уж простите меня, что я так быстро еду, просто уж так хорошо, что не остановиться. Его ветровка была распахнута и не разлеталась только из-за туго застегнутого поясного ремня рюкзака. Под нею, несмотря на мороз, была лишь одна футболка – неопределенного грязно-лилового цвета, с вылинявшим рисунком. Шапку он заломил на затылок, но вовсе не из лихости, а оттого, что ему действительно было жарко: об этом красноречиво свидетельствовали влажные от пота черные завитки волос, прилипшие ко лбу. Когда он останавливался, от его фигуры исходил пар. Казалось, он находится совсем в другом месте: не застывшем зимнем лесу, а где-то на теплом юге, и лишь волшебная телепортация позволяет товарищам видеть его перед собой, как живого. А ведь он вовсе не производил впечатления полнокровного мускулистого мужика, которого греет мощное тело. Широкие капроновые штаны не могли скрыть худых ног, а над воротом футболки ходили ходуном тонкие косточки ключицы. Что его согревало, было загадкой.