— Если Алекс никому об этом не рассказывает, значит, там зашифровано нечто важное для него. И вполне понятно, что он ни с кем не хочет этим делиться. Зачем же мне лезть со своими догадками?
Кристен тут же в игривой манере обращается к Алексу, повиснув у него на шее:
— Алекс, пусть она расскажет! Скажи ей, не будь занудой!
Он не отвечает и смотрит на огонь, решая, выдавать своё позволение или нет. Потом резко поднимает глаза и соглашается:
— Это всего лишь догадки, пусть рассказывает.
— Уверен? — спрашиваю я.
— Конечно.
Набрав в грудь побольше воздуха, я выдаю все свои соображения разом:
— Ничего загадочного в этом рисунке нет. Ни для кого не секрет, что дерево — символ корней человека, олицетворение семьи во всех её проявлениях: плодовитости, наследственности, родства, отеческих чувств и сыновних, одним словом это любовь — та, которая бывает только в семье. Случайностям тут не место. В кроне этого дерева зашифрованы инициалы, и не трудно догадаться чьи. Некоторые из них нарисованы бледной синей, почти серой краской — скорее всего, это ушедшие близкие, другие яркие, цветные — это живые люди. Например, там есть ярко зелёная буква М, это явно Мария, — зелёный символизирует близость родства. Есть и другие зелёные буквы поменьше, скорее всего, это дети Марии. Ещё там есть алая V, соединённая и сплетённая с такой же алой А, и я бы рискнула предположить, что это инициалы моего имени и имени самого Алекса, но это исключено, так как когда мы познакомились, они там уже были, ну или я плохо помню. Вот так.
На мгновение наша уютная компания погружается в тишину, слышно только, как лениво шуршат волны у кромки залива, да потрескивают дрова в костре.
Алекс смотрит на меня… заворожено. Да, именно так, в его взгляде восторг, удивление и страх одновременно.
Спустя время Анна его спрашивает:
— Алекс, это правда? Семья настолько важна для тебя?
Он словно с трудом отрывается от меня, переводит свой внезапно застывший взгляд снова на огонь и тихо сознаётся:
— Да.
— Но ты никогда не говорил об этом! — восклицает Кристен тоном, из которого следует упрёк «Если бы ты только сказал, всё было бы иначе!». И я не хочу даже предполагать, что именно было бы иначе.
— А нужно?
— Обычно люди говорят о том, что для них важно! — Кристен убирает, наконец, руки с его шеи, заглядывает в его глаза, и я вижу, вернее, понимаю, что кольцо на пальце моего мужа ничего для неё не значит, и впервые осознаю всю масштабность планеты под названием «Алекс и женщины», где брак, вероятно, воспринимается с таким же весом, как одинокий возглас на переполненном стадионе.
Внезапно понимаю, что у меня нет никакой защиты от них: нет верности и преданности, нет нежности, нет радости от обладания друг другом. И задаюсь вопросом: зачем, вообще, он заключил со мной этот брак, зачем притащил в свою жизнь? Что это, благодарность за то, что я одна была рядом, когда ему было плохо? Или месть за разбитое годы назад сердце?
Moby — Porcelain
Недели через две моих детей сражает американский грипп. Они, американцы, ласково величают его «flu», и этот флю играет в жестокие игры с новобранцами, нешуточно приближая их к грани, где близость трагедии неожиданно обжигает страхом и отчаянием.
Я очень боюсь за сына, больного астмой, и ложусь спать в его комнате, но основной удар приходится на дочь: лихорадочный лающий кашель, называемый ларингитом или крупом в бывшем СССР, накрывает нас своей пугающей упорностью ближе к трём часам ночи.
Однако я поражена не тяжестью американской болезни, относимой к группе ОРЗ, а тем, как реагирует на неё Алекс: глубокой ночью, когда все спят, он будит меня, держа на руках Соню, задыхающуюся от кашля и отёкшей гортани, и спрашивает без паники, но с беспокойством, что делать ему. Получив инструкции, послушно их выполняет: быстро укутывает её и выносит на террасу, чтобы ей было легче дышать.
Я же бегу разогревать молоко, что также должно нам помочь, и когда выхожу к ним на террасу, застаю пробирающую мою душу картину: Алекс качает Соню на руках, склонившись над ней и целуя в волосы с такой всепоглощающей нежностью, что у меня начинает щипать в носу. И он тихонько что-то поёт ей таким ласковым голосом, какой может быть только у человека близкого, родного, который никогда не бросит в беде, не спасует, не предаст, всегда поможет. Его широкие плечи и сильные руки — словно колыбель для моей маленькой дочери, трансформация сексуальности в надёжное, крепкое и такое нежное убежище для моего ребёнка. И я вдруг понимаю, что все мы — я и двое моих детей — в полной безопасности.