Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Муж совета
Сергей Гусев-Оренбургский
Муж совета
I.
О. Флавиан только что сел за вечерний чай, как мимо окон прозвучал колокольчик и умолк у ворот.
-- Не благочинный ли? -- подумал о. Флавиан. Он поспешил надеть малиновый подрясник, причесаться, -- потом, заглянув в темную спальню, где пахло пеленками, позвал:
-- Надя!..
Там кто-то слегка всхрапывал, но не отзывался.
-- Надюша!.. -- звал о. Флавиан: -- Надюша!..
-- Ну? -- спросил сонный голос.
-- Встань-ка, пожалуйста... Приехал кто-то... Не благочинный ли?..
-- Носит их! О, Господи... жисть!!. Отдохнуть не дадут!.. -- говорил женский голос сквозь зевоту.
В тот же момент стал кричать ребенок.
Он кричал затяжным, болезненным криком.
-- Замолчишь ли ты хоть на минуту!.. -- раздраженно говорил голос в спальне: -- Гос-поди... Замолчи!.. Вот я тебя... Баю, ббаю... баю-ббаю!..
Между тем о. Флавиан встречал на крыльце духовного высокого роста, черного, как грек, с грудью в косую сажень и поступью, которая не уступала бы протодьяконской.
-- Куму и благодетелю! -- говорил духовный густым басом с трескучими раскатами, как у трубы: -- украшению духовного чина и мужу совета!.. Сколько лет, сколько зим... Привет и почтение от иерея Евгения!.. Почеломкаемся, брате!
Они обнялись на крыльце и облобызались.
-- Давненько, давненько, отче Евгение! -- говорил, посмеиваясь, о. Флавиан, -- в то время как о. Евгений сохранял веселую серьезность -- давненько не заглядывал в наши края... Стыдно, стыдно забывать... А еще ку-м!
-- Суета мира сего отвлекала, брат... Суета сует, -- а тут еще следствие! Я ведь под судом, отец... Привел Господь на старости лет... Слыхал поди?.. Как кумушка поживает?
-- Слава Богу... бегает... Да как это ты?.. За что?
-- А крестник?
-- Пи-щит! Как тебя угораздило-то?.. А?
-- Все расскажу, не утаю... Ведь я к тебе за советом! Тайна моя будет явная перед очима твоима, отче богомудре... Только сначала чаем напои... Жажду!..
-- Самовар на столе. Грядем в храмину...
-- А подношение... на благое усмотрение?..
-- Для милого дружка раскупорим петушка!
-- Ха-хха-хха!.. -- раскатился о. Евгений с треском: -- цел?
-- Цел!
-- Не захлебнулся еще?..
-- Я его каждый день к вечеру на свежий воздух выпускаю.
-- Ха-хха!.. Вельми приятно!.. Ну да будет лясы-то точит... Я вижу, -- ты все такой же затейник... Муж совета!.. Ха-хха!.. Веди меня к попадье сначала, а потом и с петушком поздороваемся...
Они вошли в зальцу, уже повитую вечерней мглой, где на столе перед диваном на всем просторе шумел самовар. Из спальни доносился не стихающий плач ребенка и раздраженное баюканье.
-- По-па-дья -- загремел о. Евгений, наполнив зальцу такими ужасающими раскатами своего могучего баса, что дрогнули на окнах кисейные занавески и на минуту смолк ребенок: -- ку-ма!.. Выдь-ка! Покажись-ка! Давно не видал, соскучился...
Попадья вышла заспанная, растрепанная.
-- Уж простите, батюшка!.. -- сказала она. -- Не одета я! Уйму нет на вашего крестника... Такой ревун, -- такой плакса...
Ребенок перестал плакать и смотрел во все глазенки на своего черного крестного... Лицо у него было измазано манной кашей, а во рту торчал грязный рожок с кислыми молочными осадками.
-- Почеломкаемся, кума! -- бросил о. Евгений... -- Вот так... По обычаю христианскому... Ну, как здоровье?.. Все спишь?
-- Досуг тут, куманек...
-- Знаю тебя! Ну крестничку любезному... Вашу драгоценную лучку.
Ребенок покуксился и заплакал.
-- У-род! -- сказала попадья: -- вот все так-то... Целые дни... Что же это матушка-то не приехала? Все дела? Ох, уж эти дела... Го-рдится...
-- Спит, кума, -- скажи лучше...
-- Батюшка... Присаживайтесь к столу... Фланя! Разливай уж ты сам чай-то, видишь, мне нельзя. Да вели Марье закуски принести... Марья!.. Ма-рья!! Куманек, присаживайтесь...
-- Сажусь, сажусь, кума! У меня правило: угощают, -- сиди, попрекают, -- беги!.. Ха-хха!.. Я уж на диван сяду... А то у тебя стулья-то... Я что попрочнее выбираю...
Все сели за стол.
II.
О. Флавиан отличался от своего гостя тем, -- что был приземистого роста и обладал густой рыжей бородой, напоминавшей японский веер. Вместе с тем, он был лыс. Маленькие глазки его были всегда прищурены. Во время разговора он постоянно похохатывал, но никогда не смеялся громко, во всю грудь, -- как о. Евгений.
-- С дорожки-то, куманек! -- говорил он, доставая из шкафа графин с петушком на дне и ставя его на стол: -- выпить посошок приглашает петушок... Освободи-ка его, задыхается...