Нина вздохнула. Ей стало жаль себя. Вернее, не себя, а ту красивую девушку, которая смотрела на нее из зеркала. На секунду Нина как бы оторвалась от своего «я» и увидела в синеглазой темноволосой красавице одну из героинь литературы или кино. К ним она всегда относилась с сочувствием, но никогда не отождествляла себя с ними, как это часто делали другие девушки и женщины. Герои и героини существовали для нее отвлеченно. Понимая любовь, она никогда не примеряла ее к себе.
Хлопнула входная дверь. Напевая, в квартиру вошла Катя. Тогда и Нина покинула свое укрытие, явилась на глаза сестре.
— Ты дома? — удивилась Катя. — А когда ты проскочила? Мы же тут с Борькой стояли возле лифта.
— Надо уметь, — усмехнулась Нина. — У вас так грохотал магнитофон, что в квартиру могла войти орава злодеев.
— Ты хотя бы с Борей поздоровалась.
— Зачем нарушать уединение влюбленных?
— Смеешься?
— Смеюсь. А что, не смешно? Провожает тебя один, на концерт идешь с другим, на природу едешь с третьим, а дома принимаешь официального женишка.
— Это кто сказал, что он женишок? Я еще ничего не решила. Как бы там папа с дядей Захаром ни планировали, последнее слово останется за мной.
Катя перекрутилась вокруг своей оси, взбила волосы на манер Аллы Пугачевой. Катя вся пылала яркими красками, была броской и буйной. Тоже стройная, но менее хрупкая, чем Нина, с более крупными чертами лица, она внешностью и повадками пошла в отца, а не в мать. Ее пепельно-русые от природы волосы были выкрашены в вызывающе-рыжий оттенок, а большие золотисто-зеленые глаза немилосердно подмалеваны и оттенены. Зато губы и щеки не нуждались в гриме: они у Кати были яркими сами по себе. Впрочем, все это буйство красок (включая, конечно, и манеру одеваться) отнюдь не делало Катю аляповатой или вульгарной, — напротив, яркость была настолько органична, что придавала Кате особый шарм. Нина невольно залюбовалась сестрой и решила, что Боря, конечно, ее не стоит. О чем и сказала:
— Конечно, для Бориса ты слишком хороша. И ты его не любишь. Хотя в наше время рассуждать о любви… Зато, говорят, браки по расчету бывают более прочными.
— А зачем мне слишком прочный брак? — рассмеялась Катя. — Я, может, не одного мужа хочу иметь. Жизнь сейчас какая? Все живут одним днем. А ты хочешь, чтобы я планировала на много лет вперед? Нет, увольте… А что касается Бори, так он мне нравится. А где граница между «нравится» и «люблю»?
— Ты права…
— Я всегда права! — заявила Катя, порхая по комнате и хватая с вазы то конфету, то яблоко. — А ты вот тратишь молодость зря. Мужененавистница. А могла бы морочить головы еще как! С твоей-то фигуркой, да с такими ножками… Ты же у нас в маму — вся из себя аристократичная, утонченная… Я против тебя — плебейка. Отцовская порода. Грубоватая и вульгарная.
— Но можно сказать — яркая и пикантная. Довольна?
Катя, конечно, была довольна. Она любила комплименты всегда и от всех.
В дверь позвонили. Катя побежала открывать, думая, наверное, что явился очередной поклонник или ее подружка Галя. На удивление это был отец. Он редко возвращался домой так рано. Только если дома были какие-то срочные дела или планировалась важная встреча на дому.
Василий Федорович Гаевой в свои 53 года выглядел хоть и не моложаво, но располагающе. В его коренастой фигуре, добродушном прищуре глаз и в широкой улыбке было нечто, вызывающее доверие и чувство надёжности. Только те, кто хорошо знал Василия Федоровича, не поддавались этой кажущейся простоте и открытости.
Нина тоже понимала, что отец — человек по натуре очень сложный, жизнь его была ухабиста, и поступки он совершал не самые образцовые. Начиная простым провинциальным юристом, он уже годам к 35 стал влиятельным функционером — партийным или советским, Нина точно не знала. В детстве и ранней юности она совершенно не интересовалась карьерой отца. Их семья жила хорошо, обеспеченно. И это казалось само собой разумеющимся. Повзрослев и став помудрее, Нина, конечно, многое поняла, но заранее простила отцу все компромиссы, на которые он шел, чтобы обеспечить своей семье достойную жизнь. В те годы, когда над простыми людьми висело всевластное слово «дефицит», семья Гаевого не знала страдающих очередей: Василий Федорович, как один из рулевых распределительной экономики, все получал с доставкой на дом.