Всю свою жизнь братья неукоснительно придерживались этих правил. Вместе управляли фирмой, вместе занимались благотворительностью. Сколь основательно и вдумчиво вели они семейное дело, столь же обстоятельно и без сожалений отдавали собственные капиталы на благотворительные заведения. Учреждая их, всем присваивали имя Бахрушиных, всех наделяли неприкосновенным основным фондом, на проценты с которого содержалось заведение. И везде братья входили в Советы учреждений и активно участвовали в их жизни.
К осени 1887-го, когда Алексею Александровичу исполнилось 22 года, на Сокольничьем поле, в начале Стромынского шоссе, на собственные средства семья закончила возведение больницы для страдающих неизлечимыми заболеваниями. Архитектор Фрейденберг, Борис Викторович, расстарался да и работа его оплачена была, как никакая другая, несмотря, что коль больница Бахрушинская, то значит, бесплатная для всех. Учредители разработали устав, согласно которому в больницу должны приниматься на лечение лица «всякого звания и состояния, преимущественно из недостаточных», сами же больные будут отныне именоваться пенсионерами братьев Бахрушиных.
При больнице — не менее чудный по архитектуре больничный храм во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Они, благотворители, оговорили единственное условие — при совершении литургии в большой церкви должно быть «поминаемо о здравии учредителей больницы братьев Петра, Александра и Василия и об упокоении их родителей Алексея и Наталии».
В тот счастливый для Бахрушиных год внук основателя династии Алексей, еще не знавший о том, кем ему предстоит стать в этой жизни и какая страсть заберет всего его целиком, сделав выдающимся театральным деятелем и создателем первого в России частного литературно-театрального музея собственного имени, стоял рядом с отцом, держа в руке гимназическую фуражку и, как завороженный, вслушивался в пение церковного хора. Стоял он и думал о том, что хочет во всем быть похожим на отца, что все молодые силы его, которые он не станет распылять на пустое, должны направляться им на то лишь, чтобы делать добро, отдавать людям большее, себе же оставляя меньшее. Но зато трудиться, не покладая рук, он будет отныне так, чтобы этого «меньшего» тоже было с избытком. Так учил его отец. По таким законам жили все они, Бахрушины, меценаты и благотворители, промышленники и благодетели, русские купцы с татарскими корнями.
К тому моменту ему оставалось всего ничего до окончания мужской гимназии Франца Ивановича Креймана, и вся жизнь его была впереди. Через год с небольшим он станет директором семейного Товарищества — так, по согласию с обоими братьями, обещал ему отец. Он будет трудиться на благо процветания семейного дела. И, конечно, он никогда не забудет ни больных и нищих, ни немощных стариков, обделенных жизненным счастьем, ни недоедающих студентов — никого из тех, о ком неустанно помнил отец и вся его большая семья.
Александр Алексеевич незаметно подошел сзади и положил руку сыну на плечо. Сказал еле слышно, чтоб не помешать литургии.
— Что, Алешенька, никак о смерти задумался? Или все же больше о жизни? — Он нежно потрепал его по голове и улыбнулся своим же словам. — Отойдем, сынок? А то мы с тобой людям воспрепятствуем.
Они протиснулись через скопище собравшихся гостей и отдалились ближе к стене храма, обогнув напольный подсвечник и чуть не дойдя до бокового придела.
Алексей удивленно посмотрел на отца и спросил полушепотом:
— Папа, а отчего ты вдруг про смерть заговорил? Тем более в такой день, когда всем радоваться надо, что теперь будут новые спасенные и живые. И это благодаря нам, Бахрушиным. Ты это не всерьез, наверно?
— Да нет, я как раз вполне серьезно, — не согласился Александр Алексеевич и сделался задумчивым. — Знаешь, решил просить твоего совета, мне это только сейчас в голову пришло, если честно, пока шло освященье.
— Что пришло? — Алексей с интересом устремил на отца взгляд. — Это ты снова о смерти, что ли?
Отец кивнул.
— О ней, сынок. А еще больше о памяти. Нашей, общей семейной. Хочу просить городскую власть разрешения соорудить фамильный склеп. Саркофаг. При этом храме. Для всех Бахрушиных, для нас. Прах отца нашего туда перенесем, Алексея Федоровича, деда твоего. И мамин. Ну а дальше… — он улыбнулся, — дальше то, о чем я подумал, а ты не согласился.
— Это ты снова о смерти, отец?
— Так или иначе, Алешенька, бедными, богатыми, добрыми, злыми ли, прощенными иль нет, все в землю уйдем, рано или поздно. Но только, думаю я, коль чья-то из наших душа сделается неприкаянной, то пускай она держится общей обители, семейной. Так ей легче будет, подле нас. Что думаешь, сын?