Резким движением руки он выплеснул остатки чая на жалкие огоньки. Все, ради чего он трудился, улетело в трубу клубом серого дыма.
Мелисса лежала в ванне. Выйдя из коттеджа, она прошла в дом через кухню, предупредив шеф-повара, что вечером не выйдет к обеду. Затем помчалась к себе в комнату, но не в состоянии была усидеть: все в ней перемешалось, и она не могла долго оставаться на одном месте. Взяв халат и кое-какие мелочи, она отправилась на поиски ванной вполне в духе Авроры. И наконец, обнаружила легендарную ванную, о которой рассказывал ей Рейли, ту самую, с камином и плиткой цвета Средиземного моря в июле.
Она сбросила с себя полотенце, как бросают перчатку, и открыла на всю мощь краны стоящей на лапках ванны. Мелисса похвалила себя за то, что повела себя так умно. Она все сказала правильно. Никакой привязанности. Никаких обещаний. Никакой навязчивости. Лучше не бывает.
Стоя на тенистой полянке рядом с коттеджем, он задержал ее только на минуту, отдавая рисовальные принадлежности.
— Дорогу назад найдете? — спросил он.
Сердце ей подсказывало: возврата больше нет. Она кивнула и направилась к дому.
Через семь часов она нежилась в горячей воде, предварительно вылив туда бутылочку похожего на молоко ароматического масла.
— Чудесно! — проворковала Мелисса. Сквозь прищуренные глаза она глядела на темно-синюю плитку, блестящая поверхность которой покрывалась паром. Тело ее блестело, кожа стала нежной, возбужденной, познавшей свою власть.
Мелисса собрала волосы узлом и обвязала их полотенцем. Но кончики волос все-таки попадали в воду, и она вытащила их, уложив поверх округлой кромки ванны. По затылку прошелся ветерок. Она скорчила рожу и плотнее обвязала голову полотенцем, опустив подбородок в воду. Так спокойно, так уютно…
Кого она, черт побери, обманывает? Да целый галлон розовой эссенции не приведет ее в состояние покоя! Каждый раз, когда она закрывала глаза, она ощущала, как Рейли целует ее, ласкает, позволяет себе такие ласки, которые должны были бы шокировать ее, и где-то в глубине души действительно шокировали. Но самым шокирующим было осознание того, что она наслаждалась им, открывалась ему, точно они стали вечными любовниками. Точно она отдала ему все, чем обладала.
А ведь так и было!
Только ему об этом знать не следует. И когда позже Мелисса вышла на воздух, она задумалась, что бы сказать такое о происшедшем — остроумное и завлекательное, в самую точку. Такое, что дало бы ему понять, что она не принимает все это близко к сердцу. Хелена нашла бы самую подходящую для такого случая фразу. Но Мелисса не была и никогда не будет Хеленой.
Она раскрыла глаза и стала разглядывать длинные, узкие пальцы ног, которые ей никогда не нравились, и задумалась, а какого мнения он о них. И ноги у нее не слишком ли худые? А бедра не слишком узкие? Интересно, он разочарован? И потому повел себя так холодно? При ярком свете дня он, конечно, детально разглядел ее.
Другие женщины, возможно, возразили бы против такой спартанской «технологической» обстановки. Но не Мелисса. Не в ее стиле требовать столь преходящего и эфемерного, как романтическая атмосфера.
Мелисса привстала, склонилась над ванной, расплющив грудь о холодный фаянс, и взяла в ладонь горстку соли; она стала втирать ее в лицо, в руки, в тело.
Что случилось, то случилось. Она уже взрослая. Она знает, как кратка и непрочна бывает любовь.
«Если бы хоть это чувство продолжалось подольше!»
Она приказала сердцу умолкнуть, провела ногтями по кусочку мыла, точно по пилочке. «Ты этого больше не сделаешь. И не надо рассуждать задним умом, анализировать, критиковать, ругать себя и его». Она опустила мыло, точно батискаф, и погрузила в воду подбородок. «Чистейшая химия, да и только. Любовь — это вовсе не романтика. Романтика — это тоже не романтика».
«Он мог быть хотя бы немножко повнимательнее и не бросать меня одну в спальне».
«А кто сказал ему, что мне хорошо? Что я люблю одиночество?»
Тем не менее, у Мелиссы были все основания чувствовать себя оскорбленной, отвергнутой, раздраженной. Она, по правде говоря, изо всех сил старалась отделаться от этих эмоций. Холодный, очищающий гнев был бы более полезен.
По мере того, как Мелисса называла собственные ощущения их именами, они съеживались и пропадали. Она угрюмо уставилась на мерцающие огоньки в камине, как бы поддразнивающие ее своим треском. Пустота — вот единственная испытываемая ею реальность. Ей вдруг показалось, что они лишились того, чем обладали, чего-то хрупкого и невосстановимого.