Но Камю не скептик, не нигилист, тем более, не циник, он моралист, который не читает морали, поэтому он может сказать: «существует на свете нечто, к чему надо стремиться всегда и что иногда даётся в руки, и это нечто – человеческая нежность».
Нежность вопреки всему, вопреки самому миру, вопреки самому человеку в этом мире.
Он и Она, сколько было в литературе подобных сюжетов, сколько ещё будет, и каждый раз не покидает ощущение, недосказанности, недовыговоренности. Дело в бессилии самих слов, они в состоянии только растормошить, что-то разбудить, не более того.
В очередной раз Он и Она в рассказе Камю.
Он, когда-то студент права, теперь продавец тканями, которые всё труднее и труднее продавать.
Она просто жена. Когда-то лёгкая, подвижная, занималась гимнастикой, теперь грузная, передвигающаяся с трудом, с постоянной одышкой.
Он меньше её ростом, её раздражает его резкий, жадный смех и чёрные глаза навыкате, во всём остальном не на что жаловаться. Она знает его всем сердцем, нуждается в нём, в его силе, даже в его маленьких причудах, к тому же у них не было детей, он стал её ребёнком, слабым и беззащитным ребёнком, которому Она так нужна, вот и сейчас, большая, грузная, в бедной гостинице в оазисе, среди пустыни, Она крепче прижалась к нему, положила руку ему на грудь, так как делала всегда, все эти двадцать лет, согретая его теплом, каждую ночь, везде вместе, даже больная, даже в поездке, как вот сейчас, и Она мысленно назвала его тем ласковым, интимным именем, которое когда-то дала ему в минуты любви.
Знала, что не проснётся, не услышит.
Она не хотела ехать с ним в эту поездку, просто физически ей это было тяжело, не говоря уже обо всём остальном, но Он настаивал, и Она не захотела ему отказывать.
Было уже близко к вечеру, когда Она потащила его на террасу форта, Он устал, день был тяжёлый, ткани продавались плохо, Он устал, хотелось немножко поспать перед обедом, но Он не захотел ей отказывать. Они поднимались по глинобитной лестнице, холод становился резким и покалывал щёки, по мере восхождения всё шире распахивалось перед нами пространство, и чем выше они поднимались, тем холоднее и резче становился свет, отчётливее и чище становились звуки, доносившиеся из оазиса. Когда они добрались до террасы, их взору открылась пальмовая роща, а за ней – необъятный горизонт, ей почудилось, будто всё небо звенит на одной пронзительной и короткой ноте, и эхо постепенно заполняет всё пространство над головой. Но внезапно всё смолкло, и притихшая женщина осталась лицом к лицу с бескрайним простором…
Над пустыней стояла безграничная, как эти просторы, тишина. Она словно онемела, не могла оторваться от пустоты, открывшейся перед нею. Он беспокойно топтался, ему было холодно, он хотел спуститься, да и на что тут было смотреть. Но Она не могла отвести глаз от горизонта, ей внезапно почудилось, будто далеко-далеко на юге, в том самом месте, где небо и земля, смыкаясь, образуют чёткую чистую линию, там, вдалеке, её что-то ждёт, что-то, чего ей всегда не хватало, хоть она и не подозревала об этом до сегодняшнего дня…
Ночью Она вновь вышла из гостиницы, уже одна, без него. Она бежала в кромешной тьме, почти вслепую, поднималась по тем же лестницам, ледяной воздух больно обжигал лёгкие, но Она не могла остановиться. Бег не согрел её, Она дрожала всем телом, но холодный воздух, который Она вдыхала глотками, равномерно растекался по жилам, рождал слабое тепло, постепенно одолевавшее дрожь.
Её глазам открылись, наконец, ночные просторы…
Прижавшись животом к парапету, вся подавшись вперёд к бегущему небу, Она ждала, чтобы успокоилось её потрясённое сердце, и воцарилась в ней тишина. Воды мрака медленно и с невыносимой нежностью захлестнули её, вытеснили холод, стали постепенно подниматься из тёмных глубин её существа и неудержимым потоком хлынули через край, сорвавшись с её губ долгим стоном. Мгновение спустя небо распростёрлось над ней, упавшей на холодную землю…
Ранним утром, ещё окончательно не проснувшись, Он решил взять в постель бутылку минеральной воды, и с удивлением уставился на жену.
Она безудержно рыдала, не в силах унять слёз.
– Ничего, дорогой, – сказа Она, – это так, ничего.
Что она могла сказать, что она знала сама, куда она бежала, что искала, что собиралась найти? Вряд ли она могла бы сказать.