Нина повернула назад. Она чувствовала, что мороз пробирает ее до костей. Насмотревшись на местных, одетых в валенки и полушубки, Нина поняла, насколько плохо она подготовилась к путешествию. Холод проникал к ней под юбку, сквозь тонкие подошвы сапог леденил ноги, щипал за пальцы.
Приплясывая на ходу, Нина миновала уже знакомую остановку и прошла немного вперед. Деревня здесь кончалась. Дальше начинался лес.
«Так недолго и замерзнуть. А если не замерзну, так волки меня съедят, пошлая смерть, безо всякой романтики», — бодрилась не на шутку встревоженная Нина.
Она опять вернулась и уже решилась было постучаться в чью-то избу, но тут, как назло, как только она толкнула калитку, в единственном горящем окошке погас свет. Положение становилось отчаянным.
Случившееся потом Нина восприняла как чудо. Она услышала колокольный звон. Он поднимался над спящей деревней откуда-то из-за леса, он звал, он вселял надежду. В этих сильных звуках было что-то неземное.
Нина, боясь, что колокол замолчит раньше, чем она доберется до монастыря, побежала. Она как слепая бежала на звук, неслась, путаясь в широкой юбке, проваливаясь в сугробы.
«Только бы успеть!» — стучало у нее в голове.
Монастырь, окруженный высокой каменной стеной, стоял как неприступная крепость. Но Нина знала, что там внутри есть люди, тепло, она чувствовала запах печного дыма. Сейчас ей было уже все равно, как она предстанет перед монахинями. Лишь бы проникнуть внутрь, любым способом.
Она кулаком заколотила по железным воротам. Раздавшийся грохот почти перебил колокольный звон. Со стуком в воротах отворилось маленькое окошечко, оттуда высунулась испуганная женская голова в пуховом платке.
— Кого это на ночь принесло, Господи помилуй!
— Пустите, пожалуйста, я из Москвы приехала! — стуча зубами, ответила Нина.
— Ты что, звонка не видела, перепугала меня до смерти! — В воротах отворилась низкая дверь.
Нина наконец оказалась внутри монастырских стен.
Привратница, видя плачевное состояние Нины, не стала ни о чем ее расспрашивать, а сразу повела в монастырскую гостиницу, длинное здание, сложенное из толстых бревен. Попав внутрь, Нина сразу же окунулась в атмосферу тепла и уюта, присущую деревенским домам с хорошей хозяйкой. Всюду здесь лежали самодельные половички, вышитые и вязанные крючком салфеточки, на стенах висели коврики с наивными видами природы.
Нину встретили две монахини, молодая и постарше. Одеты они были почти одинаково, в длинные черные платья, поверх них в черные же вязаные кофты, головы низко повязаны черными платками. Обе они по-деревенски заохали, отвели Нину на кухню, усадили поближе к печке, закутали в пуховый платок, налили в большую чашку очень горячего чаю и только потом принялись расспрашивать, кто она и откуда.
Слегка оттаяв, Нина познакомилась с монахинями. Ту, что постарше, звали мать Ирина. У нее были строгие черты лица и большие, очень светлые глаза. Другая, сестра Анна, еще послушница, с небольшим вздернутым носом и смеющимися черными глазами, подшучивала над замерзшей Ниной и все подливала ей чай.
— Смотри, мать Ирина, вроде она оттаивает. А то привели ее всю синюю, я уж думала все, совсем плохая. Не согрелась бы, мы бы тебя в бак посадили и на пли-ту! — смеялась, подмигивая, сестра Анна.
Нина сразу почувствовала себя в монастыре как дома. Хотя, конечно, весь уклад был для нее очень непривычен. Здесь принято было молиться перед едой и после еды, утром, вечером, даже входя в закрытое помещение. Но, поскольку от нее строгого исполнения всех правил никто не требовал, ей они не причиняли особого неудобства.
В тот вечер ее накормили постной, но очень вкусной едой, душистым хлебом, испеченным в монастырской пекарне.
Она рассказала, что приехала так далеко из Москвы, потому что слышала об их монастыре много хорошего и захотела сама побывать здесь. На подробностях монахини не настаивали. О Татьяне Нина тоже решила пока ничего не говорить. Сначала она присмотрится к молодым монахиням и послушницам, сойдется с кем-нибудь поближе, а там уж можно наводить справки. Ей сказали, что утром она должна пойти со всеми в церковь, там-то Нина и рассчитывала ее встретить. Ей казалось, внутренний голос должен ей сразу указать на Татьяну.
Нина уже начала клевать носом, вяло отвечая на расспросы монахинь о московской жизни, как вдруг разговор принял неожиданный поворот.
— А ты случайно не родственница нашей сестре Татьяне? — спросила ее мать Ирина.
Нина вздрогнула. Она почему-то сразу поняла, что речь идет именно о той Татьяне, которую она искала.
— Нет, а кто это? — осторожно поинтересовалась Нина.
— Это одна послушница, уже больше года у нас живет, тоже из Москвы приехала. Никто ее не навещает, она в отпуск не просится, я думала, ты к ней. Похожи вы с ней, просто одно лицо.
— А какая у нее фамилия, может, я ее знаю?
— Загрецкая, — простодушно ответила сестра Анна, — ну что, знаешь ее?
— Да нет.
— Еще бы, Москва — город большой.
Утопая в мягкой пуховой перине, глядя на теплый огонек зеленой лампадки, Нина думала о превратности человеческих судеб:
«Как странно. Она живет тут, прячась от всего света. Убежала, даже не разведясь с Андреем. И удивительно, мы с ней — одно лицо. Значит, поэтому Андрей выбрал меня. И, окажись тогда на дороге совсем другая женщина — ничего могло бы не быть. Но что же между ними произошло, что вынудило Татьяну так поступить? И захочет ли она со мной разговаривать? Если нет, я уже точно ничего и ни от кого не узнаю. Она мой последний шанс. А я даже не знаю, как к ней подступиться. Ладно, завтра буду высматривать похожую на меня послушницу».
Нина попыталась представить себя в черном монашеском одеянии, в низко повязанном платке. У нее ничего не выходило, мысли начинали путаться. Она заснула.
Утреннюю службу Нина проспала. Уж больно сладок был сон на мягкой пуховой перине. Добрые хозяйки монастырской гостиницы будить ее не стали, пожалели.
— Вот москвичи спать горазды! — посмеивались они.
Нине пришлось отложить свои планы до вечерней службы. А пока ее отправили на послушание. Так здесь называли задание, которое давали всем гостям монастыря. Нину уже начала мучить совесть, что она тут только ест да спит, так что она даже рада была поработать. Ее отправили на монастырскую кухню, низкое помещение с каменными сводами, навечно закопченными дымом огромной страшной плиты. Дрова для нее хранились в высоких длинных поленницах на внутреннем дворе. Нину усадили на низкий табурет перед огромным баком, вручили острый нож и поставили у ног мешок с картошкой. Все время до обеда Нина чистила картошку, впервые, кстати, в таком количестве, и с любопытством прислушивалась к разговорам занятых готовкой монахинь.
Они казались ей обычными простыми женщинами, только одетыми как-то странно. И разговоры вели самые обыденные: о каких-то людях, о коровах на скотном дворе, о внезапно ударившем морозе. Сколько ни вглядывалась Нина в их лица, ни на одном из них она так и не увидела печати перенесенного горя, которое могло заставить женщину все бросить и уйти в монастырь.
Пришло время вечерней службы. Вместе со всеми Нина пошла в церковь. Застенчиво оглядываясь, она опустилась на скамейку у стены. Не привыкшая к физической работе, она очень устала. Спина ныла, пальцы почернели и плохо сгибались. Нина боялась, что ей придется в церкви стоять, но на нее никто не обращал внимания. Обитательницы монастыря были поглощены молитвой.
Под звуки стройного, уносящегося ввысь пения Нина всматривалась в их лица. К службе женщины сменили платки на особенные, облегающие головы уборы, делавшие их похожими друг на друга. Сначала все они показались Нине на одно лицо. Только потом она стала различать молодых и старых женщин, с разными чертами лица, но с одним общим выражением покоя и отрешенности от всего земного. Нина даже им позавидовала.
«Эх, вот бы и мне так, забыть все мои заботы и думать только о вечном. Наверно, если бы я рассказала им, что меня сюда привело, им бы все это показалось чудовищным».