— Марк, расскажи мне о себе что-нибудь. Ведь я же ничего о тебе не знаю. — Они сидели вечером у костра и потягивали из железных кружек крепкий горячий чай.
Нина уже привыкла к этой жизни и даже находила в ней свою прелесть. Ей нравилось вставать на рассвете, проводить целые дни наедине с Марком и девственной природой этих мест. Кочевники уже перестали казаться ей все на одно лицо. Нина улыбалась женщинам. Одна из них подарила ей маленький серебряный кулончик, изображающий кувшин на тонкой цепочке. Нина повесила его себе на шею.
«Теперь это будет мой талисман», — решила она.
Нина подружилась с детишками, живущими в лагере бедуинов; особенно ей нравился маленький Джума, двухлетний сын хозяина стада. Когда Нина не уезжала с Марком пасти овец, она все время играла с малышом. Пела ему русские песни, рассказывала стишки, которые помнила еще из своего детства.
Единственное, что Нину беспокоило, это ее отношения с Марком. Да, в сексе у них была полная гармония. Но Нина никак не могла понять, что же он за человек? Она чувствовала, что какой-то мрак окружает его, что есть в нем что-то недоступное ее пониманию. Вот и сейчас он пытался уклониться от ее расспросов.
— Я не люблю вспоминать о прошлой жизни. Она ушла от меня, и теперь, когда в памяти пытаюсь ее вернуть, мне становится больно.
— Но я же не лезу тебе в душу. Просто расскажи, чем ты занимался в Швейцарии, учился или работал.
— Да, я учился на фотохудожника, — нехотя отвечал Марк.
— Надо же! И долго ты проучился?
— Три года.
— А потом?
— А потом я понял, что сущность мира, его красоту нельзя передать с помощью техники, и бросил все это.
— А ты был хорошим фотографом?
— Я не был фотографом в обычном понимании этого слова! — В голосе Марка зазвучало раздражение. — Я занимался только художественной съемкой. Да, я достиг определенного успеха, у меня даже была выставка. Мне предлагали выгодный контракт, но я вовремя понял, что все это только ловушка, и отказался от этого занятия.
— А твои фотографии остались?
— Нет, я их сжег.
— Сжег? Все?
— Да нет, что-то мама у себе оставила, хотя я был против.
— А зачем было жечь? — не поняла Нина. — Ну бросил, и ладно.
— Нет, я должен был все это спалить, потому что огонь очищает. Я и паспорт свой сжег, потому что мне надо было отказаться от своей личности. Неужели ты меня не понимаешь!
Нина действительно не понимала. Но она видела, что Марк разволновался, и решила не продолжать этот разговор.
Но через день тема огня неожиданно получила свое продолжение.
Вечером Нина с Марком после ужина шли к себе спать. Вдруг Марк остановился и пнул ногой кучу хлама, выброшенного Ниной в первый же день из палатки.
— Послушай, с этим надо что-то делать.
— Что именно? — не поняла Нина. Она ужасно устала за день и мечтала поскорей растянуться на мягкой шерсти.
— Это нельзя так оставлять. Давай это сожжем!
— Что, прямо сейчас? Может, лучше пойдем спать? Да чем это барахло тебе мешает? Лежит себе и лежит. В конце концов, не мы же хозяева лагеря. Пусть они сами заботятся о порядке.
— Нет, я так не могу. Меня это беспокоит. Эти вещи забирают мою энергию. Надо их сжечь.
— Ну и жги их сам, если ты такой ненормальный! — Нина в сердцах покрутила пальцем у виска и забралась в палатку.
Она очень быстро заснула, но вскоре проснулась. Было очень тихо и темно. Она вполголоса позвала Марка. Никто не отозвался. Нина привстала и провела рукой рядом с собой. Пусто. Интересно, где он бродит?
Нина высунулась наружу. Все спали. Лишь у костра понуро чернел одинокий силуэт Марка. Ежась от холода и спотыкаясь в темноте о камни, Нина добрела до него.
— Ну что?
— Жгу, — коротко ответил он, — очень много вещей.
— А спать ты не собираешься? Уже очень поздно, ты ведь завтра не встанешь.
— Все будет в порядке, малышка! Иди ложись, я скоро приду. Пойми, я должен закончить. Это очень важно!
«Все-таки он псих!» — раздраженно подумала Нина и побрела обратно.
На этот раз ее разбудили крики. Открыв глаза, Нина увидела всполохи огня на брезенте палатки.
«Марк! Дожегся!» — пронеслось у нее в голове, и она пулей выскочила вон.
В лагере творилось нечто страшное. Уже потом Нина поняла, что Марк задремал у костра, в котором тлели старые вещи. Огонь же не спал. Пожирая высохшую траву, он подобрался к палаткам бедуинов. Первой загорелась палатка, где спали одни женщины с детьми, мужчины этой ночью уехали в город. Женщины с криками и визгами выскочили в ночь. Огонь уже охватил старое, высушенное солнцем полотно палатки.
Как раз в этот момент подбежала Нина. Она с ужасом смотрела на огонь, пожирающий жилище приютивших ее людей, на истошно кричащих женщин. Неожиданно в общем крике выделился один — так могла кричать самка животного, когда на ее глазах охотник убивает детеныша. И тут Нина скорее сердцем догадалась, чем поняла: «Джума! В палатке остался малыш Джума!»
Его мать рвалась в горящую палатку, но женщины, еще испытывающие первобытный страх перед огнем, не пускали ее. Они тщетно пытались залить огонь водой, но воды было мало, а ветер тут же подхватывал пламя и вновь раздувал его. Марк, оцепенев, безучастно смотрел на происходящее.
И вдруг какая-то сила подхватила Нину. Без единой мысли в голове, на одном лишь импульсе, она сорвала с себя футболку, смочила ее водой и обмотала ею лицо. Потом вылила на себя ведро воды и рванулась в огонь. Все молча, парализованные ужасом, следили за ней.
Огонь, словно плотная преграда, пытался остановить ее. Нина слышала, как шипит вода у нее на коже, и чувствовала обжигающие прикосновения языков пламени. Но вот она уже внутри. Здесь, в темноте, огня не было, лишь едкие клубы дыма, достигшие плотности ваты, заполнили палатку. Нина, стараясь не дышать, упала на колени. Она в отчаянии ощупывала пол палатки. Ее дрожащие руки тщетно шарили среди толстых одеял и прочего тряпья. Но что это?! Неподвижное тельце ребенка лежало ничком. Нина схватила малыша и, прижимая его личико к своей груди, выскочила из этого ада.
Отбежав на безопасное расстояние, она положила ребенка на землю и в изнеможении опустилась рядом. К ним подбежали женщины с водой. Они брызгали на ребенка, тормошили его. Нина жадно хватала ртом холодный ночной воздух. Она заметила, что мать ребенка почти без сознания повисла на чьих-то руках. И вдруг ночь прорезал детский крик.
«Жив!» — Нина почувствовала, как слезы потекли по ее горящим щекам.
Все зашумели, заголосили от радости, принялись тормошить плачущего ребенка, который так и не понял, что случилось. Мать малыша молча обхватила Нину руками и беззвучно заплакала, прижимаясь к ней. Неважно, что обе говорили на разных языках, сейчас им не нужны были слова, чтобы понять друг друга. Слезы, бежавшие по грязным щекам Нины, девушки с далекого севера, смешались со слезами бедуинки, не знавшей другой жизни, кроме как одно бесконечное кочевье.
Оглушенная гулом в голове, ослепленная дымом и слезами, Нина не сразу услышала громкий мужской голос рядом. Мужчина из соседней палатки оторвал от нее женщину и что-то сердито говорил. Нина поняла, что он ругал ее за то, что она выскочила из палатки, оставив там спящего ребенка. Та лишь молча глотала слезы. Наконец мужчина повернулся к Нине. Его лицо выражало растерянность. Ему, видно, трудно было найти слова благодарности, не мог же он со слезами обнимать ее, как это сделала бы женщина.
Он лишь молча похлопал Нину по спине. Но его благодарный взгляд говорил красноречивей всяких слов. А Нине было стыдно и страшно. Она боялась, что рано или поздно откроется причина пожара, и тогда им с Марком придется туго. В этой суматохе пока никто не задумывался о том, что же произошло на самом деле. К тому же все так основательно выгорело, что невозможно было понять, из-за чего так разошелся огонь.