3
Кэйтлин
Я думала дождаться ее в машине, но затем поняла, что рискую проторчать там весь день. У мамы теперь нарушено чувство времени: секунды кажутся ей часами, и наоборот. В ее конфискованном вишнево-красном «Фиате» очень уютно, и я не хочу идти под дождь, который лупит, как свинцовая дробь. Не хочу, но придется. Это ее последний день в школе, и мама ужасно расстроена. Нужно забрать ее с урока. А по дороге домой, до того как бабушка и Эстер возьмут нас в кольцо, мне придется рассказать ей, что я наделала. Время уходит.
Хотя секретаршу Линду я встречала и раньше, знаю я ее в основном по фееричным маминым анекдотам из школьной жизни. Линда сидит за пуленепробиваемым стеклом, будто мы не в Гилфорде, а в Лос-Анджелесе.
– Привет! – Я улыбаюсь до ушей: только такая улыбка помогает мне выдержать сочувственные разговоры, в которых всегда слышится тихая нотка радости.
– Привет, милая. – Линдины губы сами складываются в грустную гримасу.
После того как врачи поставили маме диагноз, она решила держать его в секрете как можно дольше, и все, даже ее психотерапевт мистер Раджапаске, подтвердили, что это вполне ей по силам. «У вас острый ум, миз Армстронг, – сказал он. – Исследования показывают, что высокий интеллект часто помогает отсрочить болезнь. Умные люди находят способы компенсировать ее симптомы. Следует поставить в известность работодателя, но в целом, если лекарства дадут желаемый эффект, я не вижу причин для кардинальных перемен в ближайшее время».
Мы все были очень благодарны за то, что нам дали время свыкнуться с неизбежным… А потом мама въехала в почтовый ящик на своем чудесном «Фиате» – первом неподержанном автомобиле за всю ее жизнь. Мало того, это случилось у самых школьных ворот. Хорошо, что во время урока, иначе она бы наверняка кого-нибудь сбила. И не сказать, чтобы это случилось по рассеянности – вовсе нет. Мама в тот момент была очень сосредоточенна: изо всех сил пыталась вспомнить, зачем нужен руль.
– Привет, милая, – плаксиво повторяет Линда. – Пришла забрать бедную мамочку?
– Да. – Я улыбаюсь еще ослепительнее, потому что знаю: Линда желает мне добра и не виновата, что от звука ее голоса хочется разбить пуленепробиваемое стекло и вылить чашку холодного чая ей на голову. – Как все прошло, не знаете?
– Чудесно прошло, солнышко. Было собрание о том, что такое синдром Альцгеймера. Все старшеклассники завели друзей в доме престарелых, в память… в честь твоей мамочки.
Линда выбирается из своей стеклянной будки и, позвякивая внушительной связкой ключей, ведет меня в святая святых школы Албери-Комп, «маминой школы», как многие, и я в том числе, привыкли называть ее в последние годы – с тех пор как маму назначили старшим преподавателем литературы. Без нее здесь все было бы совсем по-другому.
– А еще пили чай с тортом. Ты же знаешь, как твоя мамочка любит торты. По-моему, она очень счастлива. Улыбается.
Я иду, прикусив язык, хотя меня так и подмывает сказать Линде, что она тупая корова, а мама – по-прежнему человек, а не какой-нибудь бессловесный овощ. Однако я молчу – вряд ли маме понравится, что в ее последний день в школе я оскорбляю секретаршу. Хотя нет, как раз такое ей бы понравилось. И все же я молчу. Если мама считает что-то удачной идеей, иногда это знак, что нужно сделать наоборот.
– Вообще-то, за последние полгода мама не сильно изменилась, – осторожно говорю я. – И за год тоже. Она все тот же человек. – Мне хочется добавить: человек, который поставил тебя на место и запретил вызывать полицию, когда миссис Харви явилась в школу разбираться с обидчиками ее сына Дэнни. Мама пришла на крики и увела миссис Харви в учительскую, где тактично объяснила, что та лишь навредит своему двенадцатилетнему отпрыску, если ввяжется из-за него в драку. Мама уладила конфликт за неделю, хотя Дэнни даже не учился в ее классе. После того случая миссис Харви выдвинула ее на премию «Учитель года» в Южном Суррее, и мама ее выиграла. Она не какая-то там слабоумная. Она еще поборется.