«Секс подобен мохнатому пауку, тарантулу, пожирающему все на своем пути, черной дыре, нырнув в которую, уже никогда не вынырнешь обратно». Луис Бунюэль.
Мое тело не забыло тебя.
Это тяжелее всего, Дэвид. Я не стесняюсь в этом признаться, потому что больше тебя не увижу.
Знаешь, это случилось две недели назад…
Я была в магазине, когда по городу прокатились слухи: кто-то бросился со скалы. Самоубийца поднимался вверх с бутылкой шампанского, гулявшая по берегу парочка и подумать не могла, что через несколько мгновений этот человек ринется в море…
Так Марко покончил счеты с жизнью.
Даже не зашел попрощаться…
Страданию он предпочел небытие.
Мы связаны кровью. До самой смерти.
Теперь мы мертвы. Все трое.
Ты мог бы с самого начала подписаться своим именем, потому что ты для меня чужой.
Кей Бартольди
Дэвид Ройл
Отель «Голубятня»
Экс-ан-Прованс
7 ноября 1998.
Сегодня годовщина смерти моего отца.
Сегодня я понял, что больше тебя не увижу.
Я оплакиваю его, тебя, нас троих…
Я возвращаюсь в Америку.
Кей, красавица моя, отравительница моя, жрица моя, пожирательница моя.
Кей, я безумно тебя люблю.
Кей, я смотрел на мир с высоты твоего взгляда, и мне казалось, что я один справлюсь со всем на свете, я готов был бросить вызов океану и Голливуду с его ловушками и дутыми кумирами.
Ты дарила мне столько любви, что я начинал задыхаться…
Я бросил тебя на пристани.
То был самый трусливый поступок в моей жизни.
Я познал успех, торжество и бремя славы.
Кей, теперь у меня есть все, но я чувствую себя нищим, потому что я потерял тебя.
Кей, позволь мне рассказать, как ты стала возвращаться в мою жизнь…
Видишь, мне все время хочется называть тебя по имени…
Говорить только о тебе.
Поневоле цепляешься за прошлое, когда настоящее — пусто, когда столько лет кричал: «Стоп! Снято!», и вдруг понял, что жизнь прошла мимо.
Ты вернулась ко мне тихо-тихо, на цыпочках, хитрой маленькой девочкой, прячущей свою тайну.
Ты проскальзывала в книги, которые я читал, в фильмы, которые я смотрел. Я узнавал знакомые черты.
Длинные черные кудри, стянутые в пучок на затылке.
Тонкие загорелые ноги, (ты еще сравнивала, у кого из нас ноги длиннее). Продолговатые черные глаза, чей внимательный взгляд делал меня владыкой вселенной. Моя империя держалась на тебе одной, такой хрупкой, такой сильной.
Ты несла себя, как королева, для которой мирские соблазны — ничто.
От одного твоего взгляда золотые самородки вылезали на поверхность земли.
Ты воспламеняла все на своем пути, и меня тоже.
Помнишь Кей, как мы занимались любовью до потери пульса, до потери крови, а утром ты будила меня и молча просила «еще чуть-чуть», придвигая указательный палец к большому, словно желая обозначить это самое «чуть-чуть», и я всем телом, всей душой бросался в очерченное тобою крохотное пространство…
А иногда ты будила меня среди ночи, трясла до тех пор, пока я не открывал глаза, и в ужасе шептала: «Дэвид, мы случайно не сунули камамбер в морозильник? Сунули, да? Это ужасно, он засохнет…»
Ты засыпала, а я на цыпочках выходил из спальни, чтобы проверить, куда мы дели камамбер…
Помнишь, как ты тайком перекрещивала пальцы за спиной, когда хотела солгать и боялась навлечь на себя гнев небес…
Как я читал тебе на ночь «Беренику»[36]…
Как ты говорила: «Не дай жизни пройти мимо, не упусти настоящую жизнь…»
И добавляла: «Твоя жизнь, это я, Дэвид, но ты этого не понимаешь, а когда поймешь, будет слишком поздно…»
Ты была такой юной и, притом, такой мудрой. Ты так много понимала. Ты вдохнула жизнь в молодого циника, каким я пытался быть. С тобою жизнь снова обрела вкус…
Ты любила взахлеб.
А потом… Потом я спал с неземными красавицами, которые в постели были предсказуемы и фальшивы; получал почетные призы и не знал, с кем разделить радость победы; зарабатывал миллионы долларов и уже не мог придумать, на что их потратить; загромождал квартиру тысячами книг и кассет, и все время меня неотступно преследовал твой образ, Кей, твои жесты, интонации, крики, жалобы, вспышки гнева.
Ты стала призраком, избавиться от которого я не мог.
Меня уже не спасал кинематограф. Я работал, как проклятый, всего достиг, всего добился, но мысли о тебе не оставляли меня ни на минуту.