Мало того, она совершила еще один поступок, который вконец все испортил. Но дело было сделано и стоило немалых денег, а значит, умолчать об этом было нельзя. Как-то в воскресенье она предложила съездить за город, а когда он, как и следовало ожидать, не проявил никакого энтузиазма, достала из сумочки удостоверение — свои водительские права.
— Ну, тогда я вам больше не нужен, — сказал он.
Так оно и было, и она вместе с детьми отправилась за город.
Он начал сторониться их. По вечерам, как обычно, приходил в гостиную к телевизору, но затем шел в ванную, а потом на кухню. Читал там газету. Время от времени она к нему заходила: "Хайнц, ну будь же благоразумен".
Или подсаживалась к нему и просто начинала рассказывать. Однажды она упомянула одного из секретарей профсоюза.
— Я знаю, потрясающий парень.
— Откуда? Ты никак не можешь его знать.
— Почему же, — сказал он и налил себе пива, — таких везде хватает. То они учителя, то страховые чиновники, то полицейские, то мастера, то домовладельцы, то начальники отдела кадров, то судьи. Они печатаются в газетах, выступают по радио, по телевидению.
Он достал сигареты.
— Собственно, в них нет ничего плохого. Они общительны, у них прекрасные манеры, есть даже чувство юмора. А главное, они чрезвычайно благоразумны. Прямо-таки зловеще благоразумны.
Он не спеша закурил.
— "Минуточку, — говорит такой тип. — Главное — спокойствие. Ну вот, теперь мы вполне благоразумны… — "Благоразумие никогда не повредит, — отвечаешь ты, — что может быть лучше, я готов тебя выслушать". — "Ну и хорошо", — говорит он, а ты глядишь ему в рот, и вот тут-то ты и получаешь единицу, тебя оставляют с носом, ты проваливаешься на экзамене, ты уволен.
Он выпил свое пиво.
— "Только спокойно, — говорит тогда этот тип. — Давай-ка трезво разберемся во всем. По-твоему, это хорошее сочинение? Или, может, этот брак допустил не ты? И разве не ты заехал тому парню в нос?.." В тюрьме и в школе такие типы встречаются особенно часто. Они чрезвычайно озабочены твоей судьбой, они и в самом деле желают тебе только добра, из кожи вон лезут, чтобы довести это до твоего сознания. А ты со своей стороны тоже стараешься, чтобы они в этом преуспели. Тебе становится их по-настоящему жалко, ведь они так о тебе заботятся. Ты напрягаешь свои мозги, и, чем больше ты их напрягаешь, тем больше тебе кажется, что они правы, и вот ты уже прямо-таки убежден в этом и с готовностью признаешь, что и впрямь чуть глупее остальных, что среднее образование тебе, в общем-то, ни к чему, что эта девушка для тебя тоже слишком хороша, что ты всегда пропускал в учебнике все напечатанное мелким шрифтом и что в конце концов пусть и в самом деле они теперь думают за тебя. А в итоге признаешь, что ты всего-навсего простой работяга.
— Что мне теперь делать? — спросила Марион.
— Ничего, — сказала Ирена. — Он должен сам справиться.
Марион видела его разочарование, ожесточенность, гнев и беспомощность, нередко она была близка к тому, чтобы сказать: хорошо, ты победил, завтра я увольняюсь. Но потом она вспоминала то, что сказала ей однажды Ирена: "Ты никогда себе этого не простишь".
И еще она думала о том, как это здорово — иметь право купить себе что-то, не спрашивая, ни перед кем не отчитываясь. Просто взять и купить себе вот эту блузку, или желтые сапоги Рите, или маленький флакончик духов "Каламари", или, наконец-то, меховой воротник. Разумеется, она покупала при этом и массу совершенно лишних вещей, к примеру птицу из цветного стекла или настенную тарелку из Испании. Просто ради удовольствия покупать, радоваться вещам и еще немножко от тоски. И почему он такой простофиля?
— Он не простофиля, — сказала Ирена. — Держи себя в руках.
Потом ей припомнилось то ощущение, когда — она только начинала брать уроки вождения — автомобиль вдруг тронулся с места, повинуясь едва уловимому ее движению. Как будто у нее впервые в жизни оказалось в руках нечто такое, на что до сих пор имели право лишь мужчины. Особенно когда она в первый раз села за руль своего "сирокко".
А потом пришла минута, когда она почти поверила, что теперь все у них станет по-прежнему. Она вернулась домой, а он пододвинул ей письмо.
Господин Кремер из отдела трудоустройства предлагал ему место штамповщика.
Она тут же сказала "нет". И заметила, что он облегченно вздохнул. Она знала, именно такого ответа он и ждал. Но разве она сказала "нет" только поэтому? — мысленно спросила она себя. Или, может быть, потому, что жест, каким он пододвинул ей конверт, тронул ее как проявление, казалось бы, давно утраченного доверия и общности?