— Ты об этом знала?
Она делает паузу и раздраженно выдыхает.
— Даже если так, и что?
— Почему попыталась это скрыть? — Моя задача в том, чтобы надавить на нее таким количеством вопросов, после которого она сломается. Признание скрывается в ней, я точно знаю.
— Не буду больше это обсуждать. Я ухожу, — выдает она.
— Черта с два, — бормочу я, схватив ее руку, чтобы пресечь новую попытку пройти мимо. — Мы должны все выяснить до конца.
Все больше людей смотрит на меня, смотрит на нас. Я замечаю старую леди, уставившуюся на мою сильную хватку рук Либби, ее уничижительный вид, и осознаю, что наш разговор больше не является личным.
Нужно поговорить с ней наедине. Здесь слишком много чужих глаз, и люди могут подумать неверно. Это, конечно, смахивает на то, что я жестокий придурок, поднявший руку на свою женщину.
— Люди пялятся, — говорю я, потянув ее к дороге, — надо поговорить.
Ее глаза нацеливаются на мое авто, и она начинает сопротивляться.
— Я никуда с тобой не пойду. Я иду на работу, Алекс!
Она пытается вырваться, но я только сильнее сжимаю ее руку.
— Хватит, — бурчу я, обогнув машину и открыв дверь со стороны пассажира. Я расставляю руки, одну — на крышу машины, вторую — на дверь, эффективно помешав ей.
— Итак, пихать меня в машину ты не собираешься? Хах?
Я пожимаю плечами.
— Похищение — это не мое.
— Я не сяду в нее, — говорит Либби, поставив свой кофе на крышу и сложив руки.
— Перестань усложнять. — Выдыхаю я, мои плечи немного расслабиляются. — Я хочу поговорить. Уверен, у тебя тоже есть вопросы. Я просто не хочу делать это посреди улицы. Залезай уже, бога ради.
— Нет.
Мои глаза закатываются к небу.
— Ты убиваешь меня на месте, Либби. Все, чего я прошу, это час твоего времени.
Выражение ее лица смягчается, и я понимаю, что поймал ее. Она поднимает подбородок, сверкает вызывающим взглядом.
— Один час, Алекс, — отвечает она, схватив кофейную чашку и сев в машину.
Я жду, пока она сядет, прежде чем закрыть дверь, и бормочу:
— К тому времени ты расколешься.
Обойдя машину спереди, я вежливо киваю любопытной старушке.
— Не беспокойтесь, — выкрикиваю я перед тем, как скользнуть за руль и хлопком закрыть дверь.
— Куда мы поедем? — спрашивает Либби, когда машина заводится и трогается с места. Она смотрит в окно на здания, проплывающие мимо. Будто она не может смотреть на меня сейчас, когда мы в такой непосредственной близости.
В последний раз, когда она была в моей машине, мы ехали в отель, поэтому я понимаю ее стремление быть осторожнее.
Но сегодня такого не случится. Без шансов.
Я ищу ответы и собираюсь их получить. Тем или иным путем я собираюсь узнать, что мне нужно.
— Я думаю.
Боковым зрением я улавливаю, как она отпивает кофе.
— О чем думаешь? — спрашивает она.
— Куда поехать.
Она кладет палец на подбородок, и я думаю, что она что-нибудь предложит. Но Либби не говорит ничего. Вообще. Она только продолжает смотреть в чертово окно, а я сжимаю пальцы вокруг руля.
В автомобиле стоит напряженность: неловкая тишина, проникающая под кожу. Костяшки моих пальцев белеют от напряжения и силы сжатия на руле. Я, вероятно, должен что-то сказать, но на ум не идет ничего абсолютно.
— Алекс, твой телефон звонит. — Либби опережает меня, указав на явную вибрацию, которую она может слышать даже за пределами моего кармана. Ясно, я был не в себе, поэтому и не заметил.
— Черт, — проклинаю я телефон, посмотрев на сенсорный экран центральной панели. Ударяю пальцем по экрану, чтобы принять вызов по Bluetooth, и испуганный голос моей сестры заполняет автомобиль.
— А-Алекс, — рыдает она.
Я сразу ощущаю тревогу и направляю автомобиль так, чтобы припарковаться. Либби поворачивает голову к панели, когда я спрашиваю:
— Элис, что случилось?
Ее дыхание прерывистое, рыдания надломленное. Она изо всех сил пытается выдавить слова, а я беспокоюсь все больше и больше.
— Глубоко вдохни и объясни мне, что происходит.
Она старается успокоиться. Я не могу понять, что она пытается сказать. Я слышу голос на заднем плане, поэтому попрошу передать трубку другому человеку, который тоже приветствует меня рыданиями.
Это была моя мать.
— А-Алекс?
Я бормочу в подтверждение и слушаю, как она срывается в новую истерику:
— Т-твоя б-бабушка… ей н-не хорошо…
Больше я ничего не могу разобрать, но было и не нужно. Сердце трепещет в груди, и я знаю, что должен к ним приехать.