Но тут слуха ее вновь достигли голоса, принадлежащие уже иной реальности, той что находилась совсем рядом. Сначала она услышала шаги — как знакомые, так и незнакомые, — а потом увидела тени, заметавшиеся по стенам. И тогда она поняла, что после долгих лет аскезы и бесчисленных ночей, проведенных в муках сомнения и раскаяния, тот самый мужчина, которому, собственно, и было суждено отворить ворота, в конце концов набрался решимости постучаться в дверь и войти в дом.
Другая женщина возвратилась, держа лампу перед собой, а прямо за нею в комнату ступил незнакомец. Покуда лампу водружали на стол, он, все время оставаясь на свету, успел снять свой плащ; его лицо, истерзанное бурей, было при этом обращено к стене. Наконец-то она имела возможность как следует его рассмотреть. Поначалу она бегло, но внимательно оглядела его с ног до головы, а потом уже стала рассматривать пристально и во всех деталях — создавалось впечатление, словно она взирает не на явившегося в дом из мрака дождливой ночи мужчину, а на доставленную с рынка птицу, помещенную в клетку или корзину. Под конец, устремив свой взгляд на лампу, она сказала себе: «Да, это он; что бы там ни было, но это точно он. Хотя он представлялся мне несколько повыше ростом».
Другая женщина придвинула к столу еще один стул. Мужчина уселся, подтянул к груди одну ногу и принялся расстегивать высокую шнуровку на одном из своих длинных сапог. Та, другая, примостилась подле него, о чем-то балаболя; но о чем именно — первая женщина, замеревшая в своем кресле-качалке, как ни старалась, так и не смогла уловить. Но даже почти не слыша слов и не понимая их, а довольствуясь лишь ее жестами, она внезапно почувствовала, что пустоты и одиночества, в коих она пребывала все эти годы, больше нет. Сам воздух в доме — исполненный пыли и стерильности — был теперь напоен давнишними, но еще хорошо памятными ароматами, дыханием того времени, когда в спальни дома врывались мужчины, грохоча сапогами и истекая потом, а Урсула, забывая про все на свете, опрометью неслась к окну, дабы махнуть ладошкой вослед уходящему поезду. Женщина изучала лицо незнакомца, наблюдала за его жестами. Ей было по душе, что он ведет себя именно так, как ему и следует вести, что он наверняка уразумел: после бесконечного пути, вымокший до нитки и продрогший до костей, он все-таки сумел отыскать этот дом, сокрытый в ненастной ночи.
Мужчина стал расстегивать рубашку. Свои сапоги он уже успел расшнуровать и снять и теперь стремился сесть поближе к лампе, чтобы хоть чуточку обсохнуть в ее тепле. Тогда другая женщина поднялась, дошла до буфета и возвратилась обратно к столу, неся почти совсем полную бутылку и стакан. Мужчина ухватив бутылку за горлышко, выдернул зубами пробку, не мешкая налил себе полстакана густого зеленоватого ликера и мгновенно, с волнением и жадностью, осушил его, даже не переводя дыхание. А она наблюдала за ним из своего кресла-качалки и вспоминала ту самую ночь, когда калитка скрипнула в первый раз — целую вечность тому назад! — и как она еще тогда подумала, что в доме нет никакого угощения для нежданного или, наоборот, долгожданного гостя за исключением разве что вот этой бутылки с мятным ликером. И именно тогда она заметила той, другой: «Необходимо, чтобы у нас в буфете постоянно имелась бутылка ликера. Возможно, кому-то она сможет пригодиться». — «Кому же это?» — спросила та. «Просто нам следует быть готовыми к тому, что однажды дождливой и ветреной промозглой ночью кто-то войдет в наш дом». С той беседы минуло уже немало лет. И вот, наконец, пресловутый «кто-то» чинно восседает за столом и наполняет ликером стакан.
Но сей раз он замешкался. Готовясь поднять свой стакан, он неожиданно встретился с нею взглядом; их глаза обрели друг друга в той тьме, куда не достигал свет, испускаемый лампой, и она впервые почувствовала теплоту его взгляда. Ей стало ясно, что до этого момента мужчина и не подозревал о том, что в гостиной находится еще одна женщина. И она улыбнулась и стала раскачиваться в своем кресле-качалке.
Какое-то время мужчина пристально и даже вызывающе изучал ее, но, по всей видимости, это был нарочитый и тщательно продуманный маневр. Она была застигнута врасплох и очень смутилась, но очень скоро сумела проанализировать свои чувства и осознала, что его вызывающие манеры были ей мучительно знакомы и что, невзирая на непреклонное и отчасти беспардонное упорство, в этом взгляде присутствовало нечто такое, что роднило его с торжественным благодушием рождественских песнопений и смиренной и исполненной достоинства непреклонностью ее попугайчика. Именно поэтому она и принялась раскачиваться в своем кресле-качалке, размышляя про себя: «Что с того, если это совсем не тот, кто всегда отворял калитку? Все равно, мы примем его так, словно это действительно он. Все равно, примем его...» И, продолжая раскачиваться и чувствуя на себе его взгляд, она неожиданно подумала про себя: «Мой отец безусловно пригласил бы его вместе поохотиться на кроликов в огороде».