— Не знаю, можно ли назвать это потехой, — вышло резче, чем он хотел.
— Ну, в любом случае, вы отлично поработали, господин юрисконсульт. Выступление Крокера на пресс-конференции будет значить для города и для вашего клиента куда больше, чем вы можете себе представить. Я еще не успел вам сказать, но сегодня ночью у нас случились беспорядки.
— Беспорядки?
— Да-да. Кучка обычных уличных братков с Инглиш-авеню стала гнать всякую пургу насчет того, как богатая белая телка катит баллон на их кумира, Фарика Фэнона. Страсти закипели, и братки отправились к центру конгресса Джорджии, вопя и колошматя стекла. Тут они сделали ошибку. Увидели группу белых рабочих, которые вкалывали на стройке в ночную смену, и собрались немного попрактиковаться в выпендреже и мордобое. Ошибка в том, что они не на тех полезли. Эти белые рабочие были арматурщики. Таких парней обычно рисуют в строительной рекламе — каски, пятидневная щетина, пивное брюшко и майки, из которых выпирают бицепсы. Для них подраться — что пивка хлебнуть. И то и другое легко и приятно. Через пять минут никаких беспорядков уже не было. Беспорядки пришли в беспорядок, слава тебе, Господи. Я позвонил Элайе Йелу — начальнику полиции — и велел ему закрыть тему наглухо, чтобы пресса даже намеков никаких не учуяла. Однако это показатель напряженности ситуации. Мы почти достигли точки кипения. Студенты в Морхаусе, да и в Спелмане тоже, произносят одну речь за другой. Так называемая морхаусская элита горит небывалой солидарностью в вопросе такого масштаба — если только этот вопрос еще не вышел за рамки всех известных масштабов. Люди убеждены, что против Фэнона ведется несправедливая, грязная кампания.
— Ты тоже так думаешь?
— Если понимать под «грязной кампанией» то, что выдумано заранее и на пустом месте, то нет. А если белая девушка использовала слово на букву «и» в качестве экстренного оправдания, когда подружки застали ее со здоровенным афроамериканцем, это я нахожу правдоподобным. Такое в истории с Фэноном вполне могло произойти.
— Извини, — сказал Роджео. — но мне смешно слушать, как ты говоришь «афроамериканец» после всех шуток над Джесси Джексоном.
Мэр пустил в ход свою фирменную ироничную улыбку.
— Я уже говорил тебе — времена меняются, все меняется. Когда Джесси победил на выборах, зубоскалить стало уже глупо. Результат говорит сам за себя. Слушай, сядь, а? Ты мне действуешь на нервы. — Мэр показал Роджеру на диван.
Роджер Ни-Капельки-Не-Белый сел, но сам не заметил, как опять вскочил на ноги и забегал по ковру с фениксами, рассматривая затейливые контуры йорубских мечей из слоновой кости на фоне эбонитовых стен и заверяя Уэса, что разделается с Крокером, что не успокоится, пока не заставит этого когда-то страшного зверя прыгать через обруч.
Чарли всегда считал выражение «царство гнуса» одной из жемчужин смачного бейкерского юмора. Но сейчас он не видел в нем ничего смешного. Пока он ковылял на своих алюминиевых подпорках из «кадиллака» в Главный Дом, кровососы пикировали ему в глаза целыми эскадрильями. Почему именно в глаза? Наверно, им не хватало влаги. Хотели высосать влагу у него из глаз. Руки были заняты тростями, и Чарли не мог отогнать кровопийц. Жужжание уже отдавалось в ушах монотонным гулом. Летом в Терпмтине лучше не показываться. Летом вся южная Джорджия бессильно склоняет голову перед своими властителями — насекомыми.
— Уй! — Это Серена, которая шла следом. — Чарли! Меня пчела ужалила!
— Это не пчела, — сказал Чарли, не оборачиваясь, — это слепень.
Наверно, черный слепень, подумал он. Мерзкие твари. Большей частью черные, с мелкими пятнышками, тошнотворного нездорового вида, и крылья у них сложены сзади, как у истребителя или бомбардировщика-невидимки. Никогда не промахиваются, сволочи. Хотя это мог быть и желтый слепень… или овод. Все жалят будь здоров, но Серене об этом лучше не знать. Чарли обернулся и велел:
— Хэйди! Прикрой чем-нибудь лицо ребенку. — Он почти никогда не называл девочку по имени.
— Вы не волновайтесь, мистер Крокер, — сказала няня. — Я ее прижимаю… ф-ф-ф… ф-ф-ф… близко к собой… ф-ф-ф… ф-ф-ф… и у меня шифон есть.
Опять Серена:
— Чарли! Черт! Еще одна! Как может слепень… ф-ф-ф… ф-ф-ф… как слепень… а-а-а! Чарли, опять!
Этот звук, это «ф-ф-ф… ф-ф-ф» Чарли узнал еще в младенчестве, куда раньше, чем первое слово. С таким звуком человек — безнадежно неповоротливое создание — пытается отогнать от глаз тучи насекомых раскаленным бейкерским летом.