Предположим, что скрещенье людских судеб, действительно, существует: Он готов был признать это явление до тех пор, пока оно облегчало и скрашивало жизнь.
Перейдя в прихожую, он на мгновение увидел в большом настенном зеркале свое отражение, неотчетливое и расплывчатое:
Да! Все правильно!
Он закашлялся.
Пусть где-то на дальнем участке его жизни Сюзанна или кто-нибудь другой, кому охота, отчаянно свистит, заложив два пальца в рот.
В громадной пустыне.
Мюрад достал из шкафа бутылку коньяка, чтобы отметить этот день, аккуратно открыл и выпил несколько глотков. Затем он оделся и вышел.
Приятно было чувствовать себя в городе своим! — По ярко-голубому небу плыли серые, рваные облака, напоминавшие морскую пену: Там, наверху, была буря. Из глубины широкой аллеи, по обе стороны которой стояли высокие массивные здания, все еще ярко светило, но уже почти не давая тепла, заходящее солнце. В это время — было шесть часов — на тротуарах и улицах кипела жизнь: Когда Мюрад высокомерно закрывал глаза, смеясь, но не разжимая губ, — прохожие и машины начинали плясать перед ним, как пестрые, вибрирующие цветные пятна в каком-то неопределенном, но тем не менее весело освещенном пространстве.
Он шел вдоль широкого, залитого солнечным блеском озера, где вода казалась серой только в тех местах, куда падала тень. У берега была устроена маленькая пристань. На рейде стояли белоснежные прогулочные теплоходы. Со всех сторон водоем окружали предприятия и торговые дома, над которыми парили чайки.
Над строгими фасадами всплывала порой светло-голубая дымка, как вуаль, под которой угадываются нежные, по-летнему светлые ресницы. — Мюрад услышал далекий звон колоколов, доносившийся со стороны главной городской церкви, чей купол возвышался над городом и служил его опознавательным знаком. Мюрад на секунду остановился и посмотрел на часы.
У него были знакомые или друзья, с которыми он обычно встречался по вечерам. Он не готовил еду дома и потому был вынужден бывать на людях.
Теперь началась улица, которую он любил больше всего: Без единого деревца или куста, простая, светло-серая мостовая, до отказа заполненная чужими людьми; в конце этой улицы его уже гостеприимно поджидал портал знакомого ресторана:
В этот момент он снова почувствовал какое-то бесконтрольное нарастание уверенности: Словно мощная, не терпящая никакого сопротивления морская волна, целая водяная гора, явилась она из безмерной, головокружительной глубины и покатилась вширь и ввысь, такая прекрасная и величавая, что он замер от удивления, оглушенный той невероятной мощью, какая поместилась в его тесной груди.
Войдя в ресторан, он пригладил рукой волосы. Прямо против него за столиком в нише сидел Берт, архитектор, или, может быть, он был директором рекламного агентства. Мюрад поздоровался с ним кивком головы.
Полы ресторана были сколочены из старых палубных досок, и, глядя на них, Мюрад всегда испытывал чувство абсолютной безопасности, как будто с ним ничего уже не могло случиться.
Бухта Предназначения.
Пока они ели, Берт рассказывал историю, которая произошла с ним в отпуске. Мюрад слушал охотно, это было просто; ему было все равно. Глаза Берта: Когда он, ища сочувствия, широко раскрывал их, рот Мюрада улыбался; когда он их сощуривал, сосредоточившись на какой-нибудь подробности рассказа, Мюрад мягко барабанил пальцами по столу. Берт рассказывал. Он плавал в бухте, которую показал ему кто-то из местных. Там была одна-единственная лодка, стоявшая на якоре довольно далеко от берега. Маленькая весельная лодка, белая, с красным днищем. Так как море было чистое и прозрачное, Берт мог видеть всю лодку: всю лодку; так, будто бы она, никем и ни к чему не привязанная, свободно парила в вечности, само спокойствие и совершенство.
Вас выселили из квартиры? Я имею в виду: вашу мебель выставили на улицу? Мюрад старался как можно отчетливее формулировать свои вопросы, когда говорил с клиентами. Такая склонность к точности объяснялась попросту тем, что она позволяла, как только суть дела была закреплена в ясных словах, сразу же о ней забыть.
Оказавшись беззащитным перед лицом мира — так записал он однажды в своем дневнике, — будь то по причине греховной слабости или остроты сознания, запрещающей сдавать позиции, я нуждался в том, чтобы все силы своего воображения направить на создание спасительных образов.
Он мог бы записать и так: Все силы нужны были мне для самого себя.
Женщина сидела перед ним прямо, костлявая и изможденная, с толстыми, набухшими жилами на шее, с жидкими, разлетающимися, словно припорошенными снегом, волосами. Она надела свои лучшие вещи: желтый костюм с коричневой строчкой на лацканах и на манжетах; белая блузка.
У нее был взгляд, который Мюрад знал так хорошо: Я ведь плачу тебе за твои советы, говорили, казалось, ее глаза, и одновременно они говорили еще другое, что наполовину отменяло смысл этих слов: Я бедна.
Он дал ей выговориться.
Мы справимся с этой компанией, сказал он затем: Вы получите свою квартиру обратно!
Он сделал пометку в своем блокноте. У женщины должно было возникнуть впечатление, что он владеет ситуацией.
Женщина показалась Мюраду знакомой. По роду своей профессии ему приходилось знакомиться со множеством людей: Может быть, он уже видел ее, в связи с каким-нибудь прежним делом.
Мы уже встречались?
Женщина посмотрела на него с удивлением, почти возмущенно, потом ответила отрицательно.
И снова: это лицо, измученное беспомощностью и одновременно страшным напряжением, он все же знал; эти набрякшие под глазами мешки, кожа словно из кислого молока; когда женщина улыбалась, они начинали слегка подрагивать, придавая лицу какое-то алчное выражение. — Она почти все время смотрела в пол: как будто боялась, что он сделает ей больно.
Может быть, иногда я ищу в других себя самого и одурманиваю себя случайно открытым сходством, чтобы не быть одному.
Он доверительно улыбнулся женщине. Его глаза, темные, пока он слушал, вспыхнули светом. На одно мгновение его сердце открылось навстречу ей, навстречу — без всяких оговорок.
Я это улажу, сказал он, Вам нечего беспокоиться.
А как долго это продлится? — Женщина подняла на него взгляд: дело в том, что я живу в гостинице.
Теперь он увидел ее руки: Высохшие пальцы, к которым он был уже готов; на краях ногтей был виден густой слой розового лака; лак должен был скрывать, что ногти потрескались.
Она, наверное, сумасшедшая. Откуда она взяла, что может так сильно надеяться на благополучный исход?!
Я дам Вам знать, сказал Мюрад, поймав ее взгляд. Провожая ее к дверям, он коснулся ее плеча, и это было единственное, что позволяло предположить, что она была ему не вполне безразлична.
Потом он набросал запрос в арбитражный суд, хотя и знал, что это едва ли поможет. Он ведь лишь пытался немного облегчить положение этой женщины. Время от времени он бросал взгляд в окно на жилые дома, окруженные аккуратно подстриженными лужайками. Окна во многих домах были открыты, и он видел, как хозяйки вытирают пыль. От орешника, с левой стороны, долетали желтовато-зеленые облачка цветочной пыльцы, повинуясь неровным порывам ветра.
Он начал перепечатывать запрос на машинке. Можно Вас на пару слов: Владелец конторы, толстый, лысый мужчина, заглянул в дверь. Мюрад резко поднял голову.
Он пошел вслед за хозяином через большую приемную, где сидели секретарши, в его кабинет, давно не убиравшийся, запыленный, но, как и все здесь, уютный. В углу стоял диван. Наверное, хозяин спал на нем, когда долго задерживался в конторе: казарменная жизнь, жизнь моряка.
Мюрад не питал к этому человеку уважения, так как ему слишком давно удавалось делать все, что он хотел, прямо у него под носом.
Но хозяин был не глуп, и потому Мюрад держался настороже.
Я хотел поговорить насчет того дела о штрафе, сказал хозяин и положил перед Мюрадом, стоявшим у письменного стола, толстую папку.
Безнадежное дело, сказал Мюрад. Он подумал при этом о знакомом баре и о бармене, который по ошибке пытался налить шнапс из пустой бутылки.