— Как это депутат правящей партии, который бывает каждый день в здании правительства, не может устроить человека на работу? Он не устраивает меня потому, что ему нет до нас никакого дела!
— У него, наверно, многие просят работу, а мест мало…
— А те места, которые есть, он распределяет так, как это ему удобно… Какое ему дело до матери и сына его прежнего друга?
— Да как ты рассуждаешь, Фелипе! Можно подумать, что это старик говорит! Вот смотри — мне семьдесят четыре года, и я все-таки не теряю надежды… Мне думается, что люди не так уж плохи, как ты их себе представляешь…
— Ах, бабушка, бабушка, вам семьдесят четыре года, а вы будто всего пятнадцать лет прожили!
— Я тебя не понимаю, дитя мое.
— Да я как только увидел доктора, так всякую надежду потерял, что он для нас что-нибудь сделает.
— Но почему же?
— Сам не знаю… Не могу вам объяснить.
— Вот увидишь, что ты ошибаешься. Я к нему зайду.
Фелипе поступил в типографию учеником. Но через каждые две недели бабушка все-таки отправлялась во дворец доктора. Ни разу ей не удалось переговорить с ним. Привратник, одетый в расшитый галунами сюртук, неизменно отвечал ей:
— Доктора нет дома.
— Но в какие же часы доктор бывает? — спросила бабушка, уже устав получать этот неизменный ответ.
— В какие часы? — переспросил привратник. — Не знаю, у него нет определенного распорядка. Лучше пойдите к нему в парламент.
Бабушка пошла в парламент, но безрезультатно. Там доктор не мог ее принять: он был очень занят. Она решила написать ему. Своим дрожащим, старческим почерком она настрочила длинное послание. Она ни в чем не упрекала доктора, только вспоминала прошлое и умоляла помочь им — ей и внуку. Описывала тяжелое положение, в котором они оказались, рассказывала, как день ото дня тают те шестьсот семьдесят пять песо, которые остались после смерти сына. Они с внуком уже переехали в маленькую комнату, кухарку пришлось отпустить… Им грозит полная нищета.
Она ничего не писала о том, что внук учится на линотиписта. Ей было стыдно писать об этом. В своих мечтах она уже видела его врачом. Ее сердце болезненно сжималось каждый раз, когда он возвращался с работы с грязными руками, в измятом костюме. Об этом она не могла писать доктору. Да и не надо — это было бы слишком… В конце письма, оставив официальное обращение «доктор» и называя политика просто по имени, бабушка писала:
«Хосе Мариа, подумайте о боге, подумайте о моем сыне Хуане, ведь он нас видит и умоляет вас вместе со мной: подумайте, что бедный мальчик, только начинающий жить, и бедная старуха, жизнь которой уже кончается, возлагают на вас все свои надежды. Ответьте мне хоть два слова. Оставьте записку у привратника, я приду за ней…»
Она отдала письмо привратнику и попросила:
— Вы передайте самому доктору, в собственные руки.
Через неделю она снова зашла.
— Доктора нет.
— А он не оставил для меня письма?
— Нет, сеньора.
— Вы ему мое письмо в собственные руки передали?
— Да, сеньора.
— И что же он сказал?
— Ничего. Он прочел письмо и ничего не сказал.
Бабушка не могла больше выдержать. Она заплакала. Она поняла, что ей не пробить эту каменную стену, высокую, холодную. Бесполезно искать выхода. Бабушка плакала. Она оперлась на руку привратника, потому что чувствовала, что сейчас упадет — не от слабости, а от отчаяния.
Привратнику стало жаль ее. Под расшитым галунами сюртуком, придававшим ему вид совершенно бесчувственного существа, вдруг проснулся простой человек. И этот человек сказал:
— Послушайте меня, сеньора. Вы уж меня не выдавайте, но я вам посоветую: не приходите больше! Вы ведь приходите работу просить, правда?
— Да, работу, для моего внука… Доктор обещал мне…
— Не приходите больше, сеньора. Вы меня не выдавайте…
Я вам говорю: это бесполезно. Мне жалко смотреть, как вы, в ваши годы, зря сюда без конца ходите. Мне приказано вам говорить, что его нет. Сейчас, например, доктор дома. Много раз, когда вы уходили, так медленно, такая печальная, у меня было желание окликнуть вас, сказать вам правду. Но я боялся за себя: я ведь тоже человек бедный. Не приходите больше, сеньора! Я вам не хотел говорить, но он тот раз прочел ваше письмо и сказал: «Пуф-ф! Хорош бы я был, если б устраивал на службу детей всех моих прежних знакомых! Нету дня, чтоб ко мне не явился кто-нибудь, кто меня знает двадцать лет!..» Больше он ничего не сказал и бросил ваше письмо в корзину… Не приходите больше! Зачем вам ходить? Он так со всеми поступает, пока им не надоест и они не оставят его в покое.