— Тебя сегодня хозяйка била?
— Нет еще.
— А когда она тебя в последний раз била?
— Вчера вечером.
— За что?
— Я разбил тарелку. Было уже около двенадцати часов. Поздно. Я так хотел спать, просто падал, а она: «Мой посуду, мой посуду, мой посуду!» И целую гору тарелок наставила. Я все мыл и мыл и носом клевал, а тарелкам конца нет. Ну вот, одна тарелка упала — бум-м-м! — и разбилась. Хозяйка услышала звон — р-р-раз! — дала оплеуху, дв-в-ва! — еще оплеуху.
— Больно было?
— Больно? Не знаю. Я уже привык. Не чувствую.
— Ты плакал?
— Да.
— А если не больно, то почему ты плакал?
— Чтобы она больше не била. Она меня бьет до тех пор, пока не заплачу. Если я после первой затрещины зареву, она больше не бьет. А если не реву, так она колотит и колотит… Пока не зареву! Раньше я не плакал, когда не больно. Уж и доставалось мне — каждый день трепка! По щекам бьет, за уши таскает, за волосы таскает, щиплется… Даже ногами иной раз дерется. А теперь нет… Теперь она только подступится, а я уже реву. И она меня не трогает.
— Ты научился плакать нарочно?
— Да. Вначале я не умел: ведь мама меня никогда не била.
— Никогда?
— Никогда. А тебя твоя бьет?
— Нет. Иногда сердится и ругает, но никогда не бьет. Потом, бабушка всегда за меня заступается. Если мама хочет меня наказать, я убегаю от нее со всех ног и бегу к бабушке. Она уж никому не даст меня тронуть… А у тебя нет бабушки?
— Нет. У меня никого нет. Мой папа умер, когда я был очень маленький, моя бабушка умерла, когда я еще не родился, а мама — в прошлом году. Меня взяла соседка и свела к детскому судье. Судья меня определил к сеньоре Рите.
— Она злая?
— Нет… Как когда… Сильно ругается, а бьет не так уж чтобы очень больно… Был у меня один мальчик знакомый. Его судья к одному доктору слугой устроил… Бедняжка! Лукас его звали. Ты б видел, как его колотили! Что за взбучки! Втроем его били: доктор, жена доктора и мамаша доктора. Да нет, что это я! Вчетвером. Кухарка тоже била. Потом он все-таки убежал. Бедняжка!
— Почему — бедняжка?
— Умер он. Поездом переехало, на путях нашли.
— Он нарочно под поезд бросился?
— Это неизвестно, никто не знает… Вот молочная. Подожди меня — я быстренько…
— Смотри-ка, какое густое молоко!
— Белое, как облачко!
— А вкусное, наверно!.. Ты любишь молоко?
— Да.
— А пьешь?
— Пью.
— А я нет.
— Почему? Не любишь?
— Как так — не люблю? Не дают. Это молоко для хозяйки — у нее недавно сынишка родился. А мне дают кислый чай с кукурузной лепешкой. Хозяин тоже молока не пьет. Он пьет матэ, горький матэ. Хозяйка пьет по три литра молока в день: один утром, другой днем, а еще перед сном пьет.
— Почему ты не попросишь молока? Может, она даст…
— Даст, как же, по уху!
— Бедный Катыш!
— Почему — бедный Катыш?
— Потому что ты хочешь молока, а тебе не дают… Я скажу бабушке… Ты приходи к нам, каждый день приходи. Я попрошу, чтобы тебе давали чашку молока. Ладно?
— А твоя бабушка не рассердится, если ты попросишь для меня?
— Моя бабушка никогда не сердится.
— Хозяйка мне не дает молока, потому, говорит, что я очень толстый, я, говорит, настоящий катыш…
— Так тебя и зовут: Катыш?
— Нет. Меня зовут Альберто. Это меня хозяйка Катышом прозвала.
— А тебе больше нравится, когда тебя называют Альберто?
— Да, Альберто Пальярес; но теперь я уже привык, что я Катыш.
— А я ведь тоже не Мирин. Это я так сам себя прозвал, когда был маленький.
— А как же тебя зовут?
— Меня?.. Меня зовут Мигель Фадрике Рэсти Герра.
— Как длинно!
— Рости — это фамилия папы, а Герра — фамилия мамы. Мигель звали папу моего папы, а Фадрике звали папу моей мамы.
— Мою маму звали Альбертина, потому меня назвали Альберто.
— Знаешь, что я думаю…
— Что?
— Выпил бы ты немножко молока…
— Нет! Хозяйка заметит, что бутылка неполная.
— А мы прибавим воды.
Мальчики молча взглянули друг на друга. Катыш загоревшимися глазами смотрел на товарища: как это потрясающе просто и как странно, что это никогда не приходило ему в голову!..
Внезапно, не произнеся ни звука, он поднял бутылку и глубоко засунул в рот ее горлышко. И начал глотать желанный напиток. Он пил словно в экстазе, забыв обо всем на свете, наслаждаясь невиданным счастьем, которого так давно и так безнадежно ждал. Мирин заставил его упасть с неба на землю:
— Эй, ты, довольно! Ты уже много выпил — больше полбутылки.