— Как так? Может, он еще и бьет тебя?
— Видишь ли, когда он напивается в своей компании… Эх! Ничего не поделаешь, надо терпеть. Подумай о том, что дома мать день и ночь сидит за иглой да четыре птенца есть просят. Потерпи, Нико… Он известный адвокат, ор миллионер, а мы жалкие бедняки. Я несчастный старик, уже едва ноги волочу. А ты еще совсем мальчик, читать толком не умеешь, ремесла никакого не знаешь… Сеньор делает благотворительное дело, давая нам семьдесят песо в месяц. Где еще мы столько заработаем, Нико?
— Я бы лучше согласился продавать газеты на улицах…
— Нет, ни за что на свете!
— Почему?
— Ни за что!
— Да почему же?
— Не сумею объяснить тебе, мой мальчик. Мне кажется, что это как-то зазорно. Ходить целый день по улицам в грязи, в пыли… Мне кажется, твой отец, если б узнал, встал бы из могилы и сказал бы мне: «Так-то ты воспитываешь моего сына, Гайтан?» Нет, ни за что!
— Но тогда бы никто не обращался со мной так, как с тобой этот… — И он указал взглядом на запертую дверь.
— Нет, Нико!.. Ну, ну, хватит, как говорит сеньор. Пойдем, я приведу тебя в лучший вид. А когда сошьют ливрею… вот увидишь, какой ты будешь красавчик в ливрее! Шапка с галунами, куртка с двумя рядами золотых пуговиц… Не то, что бегать целый день по улицам, высунув язык… Ну, пошли!
— Дедушка!
— Что?
— Мне очень хочется плакать…
И Нико заплакал, прижавшись к дедушке. Старик обнял его, и они направились к выходу. Старик молчал — он чувствовал, что в горле у него дрожат, словно маленькие раненые зверьки, горючие слезы.
Нико был принят на работу. Увидев его умытым и принаряженным, адвокат вынужден был признать, что он действительно пригожий мальчик, как с гордостью утверждал дедушка. Так Нико приступил к исполнению своих обязанностей, не очень, впрочем, трудных: стоять у подъезда вместе с привратником и, когда подъезжает автомобиль, подбегать, открывать дверцу, а потом закрывать. Первый день он провел хорошо. Он совсем забыл об адвокате и развлекался зрелищем приезжающих гостей. Под вечер он увидел на углу мать, двух братишек и младшую сестренку. Они пришли полюбоваться на него. И смотрели на него издали восторженными глазами, радостно улыбаясь. В эту минуту Нико порадовался тому, что остался служить здесь. Он весело замахал рукой, приветствуя мать и малышей, которые, остановившись на углу, посылали ему воздушные поцелуи, не решаясь подойти ближе к подъезду этого роскошного-дома и со страхом и робостью оглядывая важную фигуру привратника, который был явно недоволен этой сценой.
Когда они ушли, привратник сказал Нико:
— Скажите им, чтобы больше не приходили: сеньору это может не понравиться.
— Почему?
— Они очень плохо одеты.
— Но это моя мама, и братья, и сестра!
— Они очень плохо одеты… Живее, живее!..
Нико бросился к подъехавшему автомобилю и открыл дверцу.
…В этот вечер к ужину были приглашены гости. Дедушка прислуживал в столовой. Нико дремал в кухне, ожидая его возвращения. Он не хотел ложиться, пока не придет дедушка. Из столовой слышались крики и взрывы хохота: там, очевидно, царило бурное веселье.
Вошел слуга и сказал повару:
— Все уже перепились! — и, взяв блюдо, снова направился в столовую.
Нико продолжал дремать. Вдруг он вздрогнул и прислушался. Ему показалось, что он слышит голос дедушки, напевающий какую-то песенку. Он вышел во внутренний дворик, между столовой и кухней. Да, дедушка пел. Нико стоял и с удовольствием слушал: вот так же и дома дедушка тоже иногда плясал и пел народные песни, чтобы развлечь дочку и внучат.
Слуга снова вошел в кухню, и Нико услышал, как он сказал повару:
— Старый шут уже опять поет.
Повар спросил:
— Его тоже напоили?
— А как же!
Слуга взял бутылки и снова ушел.
Нико остался стоять во дворике, не зная, что и думать. Неужели это они о дедушке говорили? Он взволнованно влетел в кухню:
— Кого напоили?
Повар, тучный, неторопливый человек, поморщился и спокойно ответил:
— Иди-ка спать, это будет лучше всего!
— Нет! — вскричал Нико.