– Я не понимаю, о чём вообще…
– Да мне мусорок твою телегу показывал. С подписью, всё чин-чинарём, Серёжа.
– Какую телегу, в конце концов, чёрт побери? – пассажир вскрикнул, сорвавшись на фальцет.
– Заяву твою, стукач поганый! Донос! Пассажир застыл. – Вспомнил, мразь гэбэшная, – с угрозой процедил таксист. – Вот и пришло времечко поквитаться. Я этого, считай, тридцать лет ждал. Серёжа.
Серёжа сидел с прямой спиной, в ужасе раскрыв глаза.
– Сейчас мы на Атлантик-авеню свернём, там лесок, за ним болотце, – Лёва медленно достал из бардачка двенадцатидюймовую отвёртку. Сталь тускло блеснула, пассажир, не отрываясь, глядел на острое жало.
– Послушайте, – пассажир сипло проговорил, припав лицом к оконцу в перегородке, – послушайте, это ж безумие, бред. Вас поймают, арестуют.
Лёва хмыкнул:
– Было это. Не привыкать.
– Ну, послушайте же! Вы! У меня не было выхода, меня самого на первом курсе… а у меня мама… они шантажировали… мама больная… – пассажир говорил всё быстрее, запинаясь и странно растягивая слова, будто паясничал. И вдруг зарыдал.
До аэропорта оставалось мили три, уже пошли какие-то низкие ангары с силуэтами локаторов и антенн, впереди замерцали цепочки ультрамариновых посадочных огней.
Пассажир рыдал с детским самозабвением, громко всхлипывая и заикаясь:
– Вы… что же думаете!? Вы… Они там… думаете, шутят?
Он размазывал слёзы, шмыгая носом и елозя красной щекой по грязному плексиглазу перегородки. Потом, внезапно замолчав, откинулся назад и закрыл лицо ладонями, словно играл в прятки.
Проскочили указатели терминалов. Лёва сбросил скорость. Мокрая рубаха прилипла к спине, он зябко поёжился. Хотелось спать, хотелось кофе, страшно хотелось лежать на спине с закрытыми глазами и не думать ни о чём. Как тогда, в Италии. Качаться на волнах. Не думать. Неподвижный Серёжа был похож на мумию, меж ладоней торчал острый кончик носа. Лёва вспомнил, как Сомов с двумя приятелями подкараулил его в Девятинском, как Лика кричала, висла на руках и только мешала, а Лёва отметелил всю компанию за милую душу и, кажется, сломал нос Сомову. Досталось и Лёве, после он сидел на краю ванны, Лика, всхлипывала, но по-докторски ловко манипулировала ватой и бинтами и ещё какой-то жгучей гадостью, а Лёва пытался шутить, по-французски картавя разбитыми губами, чувствуя, как дуля на скуле наливается и пульсирует жаром.
Пассажир икнул. Лёва устало взглянул в зеркало. Сзади сидел тощий плешивый человек, который украл его жизнь. Ничтожный и жалкий, он украл его женщину, он ездил на гастроли, гордо надевал смокинг и важно кланялся в шумный зал, дети в Шереметьево кричали ему «Папа!»
из-за загородки, когда он махал им пёстрыми свёртками с красными бантами, летом он пил чай на дачной веранде, ругая комаров, а потом засыпал в гамаке, уронив на лицо газету. Лёва даже разглядел в сиреневой тени гамака спящего золотистого щенка с мокрым носом. Это была Лёвина жизнь. Должна была быть. Странно, но он не ощутил никакой зависти. Не осталось и злобы – ничего, кроме брезгливого равнодушия.
Лёва перестроился в левый ряд, остановился под стрелкой. Уже был слышен раскатистый, как дальняя гроза, рёв двигателей. Сзади щёлкнуло, Лёва повернулся и увидел, что пассажир, распахнув дверь, выскочил на асфальт. Он зацепился пиджаком, дёрнул, ткань треснула. Лёва хотел что-то крикнуть, но в этот момент справа локомотивом пронеслась какая-та громада, с хрустом сметя дверь и человека. Лёва отпрянул, больно ударившись затылком, а после замер, тупо глядя на вырванные с мясом петли и в проём, где только что была дверь его «тороса».
В полиции кофе оказался даже хуже, чем у китайцев. Лёва, уткнув лоб в ладонь, глотал тёплую горечь с привкусом мокрого картона и читал свои показания. Дочитал, расписался.
– И ещё вот здесь. И число. – Лейтенант с усталым лицом, похожий на пожилого сенбернара, сгрёб листы, сложил в папку: – Курева нет? – Извиняясь, добавил, – Кончились, а тут хрен купишь…
Лёва вытащил тощую пачку, вытряс плоскую, кривую сигаретину. Полицейский аккуратно расправил её, откинулся на хлипком стуле, спросил, улыбаясь:
– Контрабандные… Из Мексики?
– Коста-Рика.
– Да-а… Вот так-то, брат. Едешь вроде как на конференцию, а после тебя с асфальта соскребают…
– Какую конференцию? – непроизвольно спросил Лёва, морщась и пальцами массируя висок.
Лейтенант раскрыл папку. Лёва увидел билет, бордовый паспорт, бумаги, какой-то буклет.