Манфред резко качнулся вперёд – я видел в зеркало – но не упал, а со всего маху ударил Таню бутылкой по голове. Осколки брызнули по сторонам, Таня замерла. По её лицу побежала красная струйка, с подбородка закапало на пол. Она удивлённо посмотрела вниз, потом на Манфреда. Тот, покачиваясь, спрятал отбитое горлышко за спину. Таня кончиком языка слизнула кровь и, не размахиваясь, хлёстко ударила Манфреда кулаком в лицо. Он отлетел к стене. Она с балетной грацией развернулась и двинула ему ногой по рёбрам. Манфред рухнул на пол. Но падая, успел ухватить её за лодыжку. Они сцепились на полу, и покатились, лягаясь и мутузя друг друга.
Я наконец пришёл в себя, нужно было разнять их. Ухватив Манфреда за шкирку, я пытался оттащить его. Раздался треск, он не отпускал её платья. Я рванул, и Манфред отлетел вместе с платьем.
Таня лежала раскинув руки. Я увидел круглую грудь, белую, с маленькими кругляшками сосков, плоский мускулистый живот. Ниже, из колгот, выпирал тугой бугор мужских гениталий
7
Гулкие коридоры, лестницы, переходы. Я выскочил на улицу, но продолжал бежать. Царапая лицо рукавом, пытался стереть помаду, запах был неистребим. Дважды меня вырвало. Перешёл на шаг лишь у озера. Машин там почти не осталось. Когда я проходил мимо, спортивный «мерс» поморгал мне фарами. Моросил невидимый дождь, тёплый и неторопливый. Дорога едва угадывалась, изредка попадались тусклые фонари на деревянных столбах. Была удивительная тишина: я слышал шорох дождя, свои шаги и больше ничего. На горизонте мутным облаком мерцал Манхеттен.
На пустынном перекрёстке, за кладбищем, мне посчастливилось поймать такси: издали увидев огонёк на крыше, я бросился вслед, крича и размахивая руками. Машина остановилась, я, хватая ртом воздух, назвал адрес. Таксист-негр равнодушно кивнул. Хлопнув дверью, я растянулся на заднем сиденье. Колени дрожали, я положил на них руки, но руки дрожали тоже. В голове неуёмные скрипки пилили Чайковского. Я зажмурился, тихо шепча: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три.
В лифте я рылся по карманам, ключа не было, ключ остался в пиджаке. А пиджак остался… Я стиснул зубы и замычал.
Хью открыл дверь почти сразу. Я прямиком прошёл на кухню и, отодвинув грязные тарелки, припал к крану. Эликсир жизни – тепловатая водопроводная вода оказалась невероятно вкусной. Хью тихо присел на табурет. Я устало выдохнул и вытер рот рукавом:
– Ты чего не спишь?
Хью сидел, зажав ладони между коленей, сидел и улыбался. Без очков лицо его казалось совсем мальчишеским. Уже начало светать, серый свет плоско лежал на столе, на полу. Из коридора послышался стук босых пяток, я повернулся. В дверном проёме возникла моя утренняя фермерша с яблоками. Косу она распустила, а рубаха Хью доходила ей почти до колен. Фермерша улыбнулась и сказала:
– Доброе утро. Меня зовут Лина.
Пройдёт два года, в сентябре я приеду на крестины Андрея. Наташа у них родится ещё через год. К тому времени Хью и Лина переберутся в Вермонт, Хью облысеет совсем, его сделают завкафедрой русской литературы местного университета. Там, в Мидлберри, когда-то читал лекции Солженицын. Лина будет сидеть с детьми, заниматься хозяйством – большой дом, две лошади, гуси, четыре акра земли с прудом, в котором я буду ловить жирных карасей, а после собственноручно жарить их в сметане. Большое солнце, нежно персикового цвета, будет скатываться за быстро темнеющие холмы и красить туманные горы на канадской территории в розовый цвет. Лина пойдёт укладывать спать детей, а мы с Хью останемся сидеть на веранде и будем молча смотреть, как гаснет небо.
У меня удачно продадутся две работы на «Кристи» я переберусь на Котельническую. В квартиру, где некогда жила балерина Уланова. С видом на Устьинский мост и Василия Блаженного. К счастью, гостиницу, заслоняющую храм, к тому времени уже снесут. Я так и не женюсь, хотя пару раз буду весьма близок к этому. Как говорит Хью – значит, не судьба.
Брайтон-блюз
Агнесса Васильевна, крупная, костистая старуха с готическим затылком и тугим пучком на макушке, сошла с ума. Шестьдесят семь – неуклюжая цифра, никакой тебе гармонии. Не то что, к примеру, шестьдесят шесть или шестьдесят девять. Даже шестьдесят три на худой конец. Эти – благородно симметричные, похожи на билибинский орнамент, радуют глаз округлостью форм и изящной приветливостью тягучих линий – чисто узоры.